Ростислав Ищенко. Эпоха перемен

Многие международно-политические проблемы сегодняшнего дня (если не большинство их) связано с абсолютным непониманием глобальными элитами смысла текущей эпохи, элементарной неготовностью жить в ней и неготовностью к адекватному ответу на её вызовы. Последние политики, действовавшие в сходных условиях, жили ещё в эпоху Крымской и Русско-турецкой, 1877–78 гг., войн.

Со второй половины XIX века мир начал кардинально меняться. Причём перемены шли в бешенном темпе. В военном деле в 1855 году пределом совершенства был нарезной дульнозарядный штуцер (прусская казнозарядная винтовка Дрейзе, разработанная в 1827 году, хоть и была принята на вооружение прусской армии в 1840 году на полях сражений ещё отметиться не успела). В 1877 году армии уже были вооружены нарезной казнозарядной артиллерией и однозарядными винтовками с продольно скользящим затвором и унитарным патроном с латунной цельнотянутой гильзой. К Первой мировой войне появились пулемёт, магазинная винтовка аэропланы, в её ходе на поля сражений вышли танки.

Логистика в 1853 году обеспечивалась гужевым транспортом, в 1877 году акцент сместился на железнодорожные перевозки. В Первую мировую войска активно моторизировались (насыщались автотранспортом, мотоциклами, броневиками).

В мире 1850 года колонии занимали около тридцати процентов земной суши, причём большинство из них не были исследованы вглубь, представляя из себя в реальности лишь фактории на узкой полоске океанского берега. Мир 1914 года был полностью поделен между пятью-шестью колониальными державами.

Экономики 1850 года были преимущественно автаркичны и ориентировались на внутреннюю торговлю, а заморскую вели, в основном, с собственными колониями. Государства проводили протекционистскую политику. К 1914 году мир достиг наибольшей экономической интеграции в своей истории. Ориентация на протекционизм уже не удовлетворяла потребностям растущего национального капитала, стремившегося к выходу на новые рынки. Колониализм, всё ещё доминировавший в политике, начинал играть тормозящую национальную экономику роль. Наиболее успешные, динамично развивающиеся экономики того времени: американская, германская, российская, японская — принадлежали странам не имеющим колоний или имеющим их незначительное количество и вынужденным базировать своё экономическое развитие на не колониальной основе, постепенно рождавшей неоколониализм.

Даже культура, литература, спорт в конце XIX века покидали национальные рамки и становились интернациональными (международные выставки, первые Олимпиады, первые международные турниры по теннису и футболу, шахматные первенства и т. д.). К началу ХХ века резко ускорилась передача информации. Ещё в средине XIX века занимавшая недели, с появлением радио, телефона и электрического телеграфа она стала исчисляться часами, а то и минутами, причём скорость передачи информации и объём передаваемых данных постоянно росли в геометрической прогрессии.

«Концерт великих держав», являвшийся основой глобальной политики до 1850 года, постепенно уходил в прошлое. Многие (Испания, Италия, Австро-Венгрия) номинально считались таковыми лишь по инерции. Турцию перестали причислять к числу великих держав уже к 1912 году. После Первой мировой войны из этого списка временно выпали Германия и Россия. А после Второй мировой войны возник термин сверхдержава, разделивший великие державы на таковые первого (сверхдержавы — СССР и США) и второго (остальные — Великобритания, Франция, Китай) порядка. Ряды великих держав второго порядка постепенно пополнялись. Этот статус вернули себе Германия, Италия, Япония. К нему приблизились в 70-е-80-е годы Индия, Республика Корея, Турция и Иран. Но великие державы второго порядка не играли самостоятельную роль на мировой арене. Они были не более, чем главными (с особым статусом) союзниками сверхдержав. Сверхдержавы же боролись друг с другом за полное единоличное доминирование на планете.

В конце концов США этого добились. После распада СССР Вашингтон двадцать лет (с начала 90-х по 2012-й год) был непререкаемым гегемоном. Только начало работы в 2013 году «сирийского экспресса» стало первым официальным вызовом этой гегемонии, который бросила Россия.

Итак, весь полуторасталетний период, со второй половины XIX века по начало XXI века, мир находился в процессе политической и экономической интеграции, венцом которой стала американская военно-политическая и финансово-экономическая гегемония. Удержи американцы свою гегемонию, возможно глобальное развитие и дальше двигалось бы по пути интеграции, воздвигая над глобальным экономическим базисом политическую надстройку всепланетной конфедерации, постепенно перетекающей в федерацию, с тенденцией к полной унификации.

Но американцы удержать гегемонию не сумели. Причины этого их провала неоднократно обсуждались, в том числе и в моих материалах, поэтому в данной статье на них отвлекаться не будем. Просто отметим главное — провал американской гегемонии запустил в мире дезинтеграционные процессы. Независимо от того, желают ли конкуренты США создать многополярный мир (как декларируют Россия и Китай), или просто перехватить гегемонию у США и ЕС (в чём их обвиняет Запад), объективно необходимый для любых перемен демонтаж структур, созданных Западом для обеспечения своей гегемонии, требует достаточно продолжительного периода политико-экономической дезинтеграции, который обеспечит новую систему резервом роста — свободными территориями, способными присоединяться к новой системе и увеличивать её мощь.

Не случайно так активно пропагандируется экстенсивный рост БРИКС, имеющий на данном этапе мало общего с созданием общей экономической (тем более политической) системы (слишком разные по уровню развития страны оказались в этом объединении). Рост БРИКС важен не как рост альтернативной системы, которой он пока не является, но как рост числа государств официально отказавшихся от поддержки предшествующей системы. Поэтому США с тревогой наблюдают за этим ростом и там, где у них получается (Аргентина), препятствуют ему.

Процесс дезинтеграции мира происходит у нас на глазах. Экономики, под воздействием политических приоритетов, разрывают выгоднейшие связи, замыкаясь в протекционизме. Единая финансово-банковская система, которую американцы попытались использовать как оружие, закономерно разделилась на национальные проекты, конкурирующие друг с другом за приоритет в отдельных регионах. Единая резервная валюта и валюта мировых торговых расчётов формально умирает, а по факту уже умерла. За освобождаемое долларом пространство также идёт конкуренция.

На рынки третьих стран, которые Запад больше не в силах монопольно удерживать, Россия и Китай приходят не в качестве новых гегемонов, а пока как формально равноправные партнёры. Кроме того им активно пытаются составлять конкуренцию не только некоторые относительно уцелевшие экономики старого Запада, но и Индия, Иран, Турция, Бразилия.

В культуре и спорте введённая Западом практика «отмены» неугодных разрушила существовавшие до этого единые пространства. Постепенно начинают вновь возникать национальные и региональные объединения, составляющие конкуренцию не только МОК, но и ЮНЕСКО. Будучи объединениями взаимно заинтересованных друг в друге организаций и стран, они оказываются более эффективными и уже заставляют нервничать традиционные структуры, осознающие, что за утратой ими монополии на представительство интересов всех стран в соответствующей сфере, быстро последует их крах.

Международные политические организации, созданные для интегрированного мира, оказались неспособны эффективно работать в условиях дезинтеграции. Если раньше их обвиняли в склонности к говорильне, которая иногда приводила к эффективным решениям, то сейчас они стали местом площадного переругивания в гопническом стиле, изначально ориентированного не на конструктив, а на попытку бессмысленно оскорбить и уязвить оппонента, с которым вроде бы хочешь договориться.

Как всегда бывает в таких случаях, глобальная дезинтеграция сопровождается региональной и национальной интеграцией (Китай-Тайвань, Россия-Крым-Украина, турецкий и иранский имперские проекты на большом Ближнем Востоке, обострившаяся китайско-индийская конкуренция в Тибете и Индокитае и т. д., даже у Венесуэлы появились претензии на «воссоединение» сопредельных территорий). Региональные центры силы, растут и укрепляются по мере ослабления глобального центра. Аналогичную ситуацию на национальном уровне мы могли наблюдать в момент распада СССР и в 90-е годы в момент критической слабости России.

Такие моменты были и раньше характерны для развития человеческих обществ. Россия переживала процесс интеграции (с IX по средину XI века), начался продолжительный период дезинтеграции, длившийся до последней трети XV века, затем вновь интеграция, до конца XIX века. С конца XIX века наметилась тенденция к дезинтеграции, которая стала определяющей после 1905 года и продолжилась примерно век. Сейчас мы вновь вступаем в период интеграции.

Нетрудно заметить, что периоды интеграции России сопровождались периодами дезинтеграции соседей (и наоборот). С глобализацией же всех процессов к концу XIX века периоды национальных дезинтеграций обычно соответствуют периодам глобальных интеграций (и наоборот). При этом, как правило, каждой новой интеграции/дезинтеграции предшествует переходный период, длиной 50–70 лет, когда старый мир ещё не сдал окончательно позиции, а новый мир ещё не окончательно утвердился.

Этот период характеризуется не просто войнами, включая мировые и континентальные (человечество вообще практически не живёт мирно). Но в именно в эти периоды легче всего меняются, а затем надолго, до следующей смены геополитического вектора, закрепляются границы государств. То, что в период смены геополитического вектора даётся легко и как бы даже играючи, затем, через каких-нибудь пятьдесят, а иногда уже и через двадцать лет практически невозможно изменить, ибо новая система устоялась, баланс сил достигнут и попытки разрушения этого баланса пресекаются всеми силами системы и коллектива её бенефициаров.

Нынешний период смены геополитического вектора Россия начала с очень низкой базы — сказался перестроечный разгром основных государственных институтов, утрата огромных территорий и более чем половины населения. Тем не менее, Россия на сегодня уже улучшила свои позиции в Закавказье (в 2008 году Москвой признаны два клиентских государства выделившихся из состава Грузии и неспособных существовать самостоятельно, без военно-политической и финансово-экономической поддержки России). Приднестровье с 1990-х годов является неформальным (не признанным Москвой) российским форпостом на крайнем Юго-Западе.

Наконец, возвращение в состав России, в 2014–2022 годах, шести бывших украинских регионов и намёки на возможность расширения этого процесса на неопределённое количество до сих пор подконтрольных Киеву территорий знаменовало перелом в подходе российского руководства к процессам, идущим на постсоветском пространстве. Если до 2014 года речь шла о поддержке Москвой новых независимых государств в сложившихся границах и попытках вытроить с ними прагматичные отношения, позволяющие эффективно сотрудничать в торгово-экономической и военно-политической плоскостях, то после проспонсированного американцами и европейцами антироссийского нацистского путча в Киеве, речь идёт исключительно об усилении мощи собственно России и её контроле зоны безопасности и зоны исключительных интересов у своих границ, а также о возможном расширении самих границ на все территории с преобладающим русским либо комплементарным русскому (русскоязычным и русскокультурным) населением.

В связи с этим следует понимать две вещи. Во-первых, на ближайшие сто-двести лет границы России пройдут там, где мы их проведём до окончания текущего периода глобальной трансформации (окно возможностей должно окончательно закрыться где-то году в 2040–50, плюс-минус десять лет, но уже с 2030–35 года территориальные изменения будут даваться со всё большим и большим трудом).

Во-вторых, никакие нормы международного права в настоящее время не действуют и не являются обязательными — в период трансформации трансформируется всё, включая нормативную базу глобального взаимодействия. В момент стабилизации будут оговорены, утверждены и «отлиты в бронзе» новые нормы. При этом новая нормативная база будет исходить из нерушимости существующих на момент её принятия границ — точно так же, как провозгласило нерушимость границ СБСЕ (ОБСЕ), да и ООН тоже (хоть и не настолько однозначно).

Развитие событий на международной арене свидетельствует о том, что не только наши оппоненты, но и наши союзники не собираются стесняться и ограничивать себя в плане присоединения необходимых им для большей экономической или военной эффективности новых территорий. Ни политические предпочтения, ни этнический состав населения таких территорий никого не волнует — экспансия ограничивается лишь реальными потребностями и возможностями.

Учитывая изложенное, для России важно определить программу минимум и программу максимум необходимого ей изменения границ. Эти претензии можно заявить публично (как Китай в Южно-Китайском море) или оставить при себе, но как минимум для себя необходимо определить ясную цель и ей следовать. Кстати, в таком случае повысится и системность внешней политики. Одно дело отстаивать абстрактные государственные интересы, которые разные политики могут понимать по-разному. Совсем другое дело — реализовывать чёткий план территориальных и политических изменений и их легализации, определяющий, как территориальные, так и хронологические лимиты, на которые необходимо ориентироваться при выработке внешнеполитических и военных планов, а также реперных точек и приоритетов экономического развития.