Родина - понятие устаревшее? Портрет эмигранта

DELFI (R.Daukanto pieš.)

Миграция образованных людей из России в четыре раза ниже, чем из Швеции, и причины ее – не совсем политические, отмечает специалист по социологии миграции профессор Санкт-Петербургского филиала Государственного университета – Высшей школы экономики Даниил Александров.

– Раньше были переселения народов, потом колониальная политика, сейчас миграция, получается, народы всегда куда-то двигались, пусть и по разным причинам. В чем отличие нашего времени?

– Да, народы никогда не жили постоянно там, где начали формироваться. И не только кочевники, но, например, славянские или германские народы. Причинами миграции в древности могли быть поиски удобных пахотных земель, или перемены климата, или просто завоевания в поисках богатства. В новое время с формированием национальных государств – неравномерность политического и экономического развития стран, перенаселение, колониальная политика, голод. Этнических групп, которые остались жить там, где появились, очень мало, может быть, северные народы, да и то не все. Наконец, помимо «переселения народов» всегда было много торговой, трудовой и религиозной миграции, к примеру, христиане в монгольском ареале.

Сегодня, если смотреть на мир в целом, основной двигатель миграции – неблагополучная ситуация «дома». При этом степень неблагополучия может быть разной. Например, огромное количество пожилых англичан уезжают за «хорошим климатом» в Турцию. Покупают там квартиры и живут. Можно ли назвать это эмиграцией, то есть сменой страны проживания в прежнем смысле слова? Думаю, что нет. Ведь в случае надобности они всегда смогут слетать на родину. Именно в этом и состоит главное

отличие нашего времени – перемещаться теперь проще.

Фактором, определяющим жизнь человека в среднем возрасте, в том числе и страну проживания, стала работа. Если на родине он не может устроиться так, как хотел бы и мог, он ищет работу в другой стране. Если находит – переезжает туда жить. Так было и раньше: ремесленники, например, иконописцы путешествовали свободно между воюющими феодальными землями. Но благодаря легкости перемещения сейчас все больше мигрантов живет сразу на несколько стран – в том, что теперь называется транснациональным миром. Для общения с близкими и друзьями к услугам социальные сети: «ВКонтакте», «Одноклассники», Facebook. В Германии продаются телефонные карточки для льготных звонков «домой» – в Россию и Турцию. Когда мир становится одним транснациональным домом, само понятие эмиграции как радикальной разлуки с родиной постепенно теряет свой смысл.

В этой ситуации отпустить своих детей за рубеж на обучение или на рабочие контракты стало гораздо легче. Им всегда можно позвонить. Образованный человек с хорошей специальностью, уехавший в другую страну из России, легко планирует, что вот сейчас он уехал, а на Новый год вернется, и на мамин день рождения тоже. Это будет стоить денег, но ведь он хорошо зарабатывает. Проблемы связи с домом уже не существует. Берлин ближе к Москве, чем Томск.

Есть еще один фактор, облегчающий переезды: люди обычно мигрируют внутри знакомого им культурного и языкового ареала. В Средние века Восточная и Западная Церковь определяла некоторый религиозный ареал жизни. В католическом ареале в монастырях говорили на общем языке – латыни. Позже к монастырям добавились университеты. Они и сегодня выступают в той же роли, только теперь студенты и преподаватели говорят по-английски. Можно преподавать по-английски в Китае, и китайские университеты нанимают европейскую профессуру, вышедшую в своей стране на пенсию. Культурные ареалы расширяются.

В современном мире самая горячая миграционная точка – Европа. Там все переезжают из страны в страну. К примеру, в Польше из поляков с высшим образованием уехало в другие страны 14 процентов, и можно было бы думать, что это проблема Польши, если не знать, что в Австрии почти та же доля образованного населения уехала из страны – 13,5 процента. В Германии, правда, как и в Дании или Финляндии, это 7-8 процентов.

Среди моих коллег в одном голландском университете треть – немцы. Они приехали потому, что там очень сильная научная группа по их узкой тематике, и остались. У них там растут дети, ходят в местные школы, говорят на двух языках. В каком-то смысле для немцев переехать в Голландию, как для нас переехать из Петербурга в Москву или обратно. Если есть интересная работа, можно переехать.

В свое время Советский Союз был таким культурным ареалом, но и бывший Советский Союз продолжает им оставаться. Если представить, что украинские университеты вдруг стали бы лучше, чем русские, или в Армении стали бы нанимать русских профессоров за хорошие деньги, то я легко могу вообразить, что часть моих учеников переехали бы на Украину или в Армению. Потому что русский язык до сих пор является языком общения, и при всех противоречиях в этих странах есть еще представление об общем культурном ареале.

Портрет эмигранта
– Каковы сегодня главные маршруты миграции?
– Наибольший отток эмигрантов идет из Индии, Латинской Америки и Китая: люди уезжают с надеждой найти хорошую работу и посылать деньги домой. А самый большой в процентном отношении приток мигрантов давно уже идет вовсе не в США, а в страны Персидского залива: Объединенные Арабские Эмираты, Катар, Кувейт, Оман. Например, в Катаре 80 процентов населения – иностранцы. Очень много индийцев и пакистанцев в этих странах заняты торговлей или работой на нефтяных приисках. И надо отметить, что в страны Персидского залива переезжают не только бедные работники. Когда ареалы для эмиграции уже установились и сложились местные национальные общины, круг своих, перемещаться в них начинают не только бедные, но и вполне обеспеченные люди. Туда же начали ехать и образованные американцы и европейцы, в том числе и работать в новые университеты, которые создаются как англоязычные и международные для студентов из всего большого региона от Марокко до Индонезии.

– А уезжают ли из благополучных стран? По каким причинам?
– Существует ситуативная миграция, самый яркий пример которой – отток из Англии в Америку сильных ученых, когда при Маргарет Тэтчер сократилось финансирование науки. Сейчас в Германии очень озабочены тем, что талантливые молодые ученые уезжают в другие страны. Создана специальная академическая организация для возвращения ученых в Германию. И причина не в том, что им мало платят или в Германии мало денег выделяют на науку, а в том, что немецкая академическая система очень неповоротлива – в США талантливая молодежь быстрее приобретает самостоятельность, получает свои гранты или лаборатории. В Германии, чтобы стать профессором, нужно защитить две диссертации, как в России, а в Англии, США, Канаде или Австралии – одну. Самостоятельность, самореализация и интересная жизнь для талантливого человека часто важнее зарплаты. Поэтому не надо видеть русскую ситуацию с так называемой «утечкой мозгов» как исключительную.

Более того, по доле людей с высшим образованием, покидающих страну, мы заметно отстаем от европейских стран: из России уезжает всего лишь 1,3 процента, а, как я говорил, из Швеции – 4,5, а из Финляндии – 7. Из Канады в Америку уезжает – 4,7 процента выпускников вузов, в четыре раза больше, чем из России! У нас вообще есть некая аффектация, что Россия – во всем особая страна. Особо хорошая или особо плохая, из нее особо бегут. Это не так. Особо не бегут. Могли бы бежать больше. Правда, я думаю, что если бы наши знали язык так же хорошо, как шведы, то, возможно, процент эмигрантов-россиян был бы выше. В Швеции, в Голландии нужно заехать в глухую деревню, чтобы найти людей, которые не говорят по-английски. А вот во Франции уровень знания английского языка, даже у студентов, крайне низкий (хотя лучше, чем у наших). А возможность переехать с тем, чтобы получить достойную работу, зависит и от языка в том числе.

– Можно ли сегодня говорить о «новой эмиграционной волне» из России? Кто уезжает и почему?
– Я не стал бы говорить о «новой эмиграционной волне» в сравнении с тем, что было десять лет назад. Да, в последние лет десять есть устойчивый поток молодежи, которая отправляется поучиться или поработать за рубеж, но он постоянен. По своему характеру и целям основная российская эмиграция сейчас образовательная.

В целом современные российские эмигранты – это молодежь в возрасте от 20 лет. Они уезжают после того, как поучатся здесь в университете, чтобы учиться дальше. Это социально и психологически мобильные люди, стремящиеся к самореализации, готовые максимально выкладываться ради этого, думать о том, что им интересно, а не тратить свои ресурсы на тревогу за сохранение политической стабильности в России, где неизвестно что может произойти. Доверие к власти и спокойствие за свое будущее, за будущее своего дела – важнейшие факторы для выбора страны проживания. Молодежь едет даже не за комфортом или хорошей медициной, в отличие от среднего или старшего поколения они еще не думают о больницах и болезнях, а на комфорт многие и здесь могут заработать. Но начинать свое дело, свою жизнь без реальной надежды на стабильность, на то, что все не разрушится, очень трудно. Чтобы согласиться на этот риск, нужно мыслить свою жизнь не только в социальных и политических категориях, нужна вера в промысел. А она не у всех есть.

Надо отметить, что молодым вообще свойственно хотеть новых впечатлений, знаний, это нормально. В средневековой Европе всем ремесленникам полагалось в молодости несколько лет ходить из города в город и работать в разных местах перед тем, как осесть где-то и стать членом корпорации. В дореволюционной России для полноценного завершения образования молодой человек ехал за границу, независимо от того, нравилось ему в Европе или нет. Мой любимый пример: Дмитрий Иванович Менделеев, который вообще-то не любил Европу, был по-настоящему большой патриот, и при этом провел в Европе в общей сумме больше семи лет своей жизни – и учился, и работал, и по делам ездил.

Для России здесь есть определенная проблема: люди, способные создавать новую инновационную экономику, уезжают из страны еще на студенческом этапе. К сожалению, мы не можем оценить точно масштабы, потому что, уезжая, человек обычно не меняет гражданство и статистически практически неотличим от тех, кто уехал месяца на три. Да и сам он порой не знает, вернется или нет. Есть те, кто готов вернуться. Сейчас, например, в России на уровне правительства и ведущих вузов есть идея брать на работу в высшие учебные заведения специалистов, учившихся за границей (с более высокой зарплатой). Если это будет реализовано, можно спрогнозировать постоянный поток русских иммигрантов в Россию. У меня есть коллеги, которые совершенно сознательно уехали учиться за границу и получить там степень, чтобы потом вернуться и получать в России достойную зарплату.

– Может быть, те настроения, которые возникли после выборов 2012 года, еще не успели оформиться в реально движущуюся эмиграционную волну? Каков прогноз?
– Не думаю, что количество молодых эмигрантов резко вырастет – на фоне всего населения страны рост эмиграции будет мало заметен. Но, может быть, более активные люди начнут уезжать больше. Если процессы в элитах приведут к торможению социальной мобильности, а разговоры о модернизации так и останутся разговорами, то яркая талантливая молодежь начнет уезжать.

– Российские эмигранты, молодые, космополитичные и образованные, более успешны сегодня на Западе, в сравнении с прошлыми годами?
– Трудно сказать. Если в начале девяностых русских брали с легкостью – на работу, в аспирантуру, потому что хорошо говорящие по-английски молодые люди были в новинку, то сейчас Запад к ним уже привык. Сегодня студентам из России стало труднее поступать в иностранные университеты, чем еще два десятилетия тому назад. Но ожидания русских эмигрантов об интересной работе или достойной и комфортной жизни за рубежом вполне оправдываются.

– Насколько желание эмигрировать у человека осознанно-ответственно? Нет ли здесь вечного подвоха для ищущих перемен: «Хорошо там, где нас нет»?
– Я не думаю. Мы проводили исследование среди студентов, и в вопросе, собираются ли они учиться за границей или нет, решающую роль сыграл как раз реальный опыт пребывания в этой стране. То есть они в этой стране уже не просто побывали, но и пробовали учиться, и им понравилось. А студенты, которые ни разу за границей не были, говорят: я не знаю, стоит ли мне ехать.

Родина – понятие устаревшее?

– Русские, уезжая, часто селятся и живут поодиночке, а, например, китайцы – кварталами. Почему?
– Дело в том, что основная китайская миграция – это простые люди, не знающие английского, часто нелегальные иммигранты. Им некуда деться, кроме как пойти в свой квартал, где они могут раствориться или получить поддержку. Похожей по составу была в начале XX века русская, украинская, еврейская, польская эмиграция из России и Украины – они образовывали огромные кварталы в Америке. Но сегодня те же поляки уже не едут ни в какие польские кварталы, да больше нет таких кварталов, в них нет нужды. Если я еду работать на полгода или на год, какая мне нужда специально искать в университете, где я работаю, других русских? Общаюсь я на английском. У меня есть интересные коллеги – мне с ними хорошо. Ну если они к тому же русские – прекрасно. Но не национальность главный критерий выбора круга общения для современных мигрантов, даже если человек уезжает навсегда. Например, в США, в Нью-Йорке есть Брайтон-бич, там говорят по-русски, магазины с русской едой. Но там нет пульса жизни, только импортные продукты из России. И современные русские образованные мигранты в Нью-Йорке туда если и заезжают, то лишь на экскурсию.

– Многие вполне успешные русские эмигранты, всем материальным довольные, не собирающиеся возвращаться, говорят о том, что они «скучают». Ностальгия – это русский феномен или скучают по родине и другие эмигранты?
– Я бы предложил различить две вещи. Во-первых, люди всегда тоскуют по своей молодости и по тем местам, где она прошла. Но это не совсем тоска «по родине». Во-вторых, чувство любви к отеческим гробам свойственно всем людям, независимо от национальности. А вот говорить об этом в разных культурах принято по-разному. Например, для китайцев ностальгия – неправильное чувство. Для них главное – будущее детей, и, если благодаря твоей жизни на чужбине оно устраивается, значит, все хорошо. А у русских, наоборот, очень принято поговорить, повспоминать, поругать нынешнее место жизни и погрустить, что, мол, соленых огурцов тут не найти. В России вообще принято жаловаться на жизнь.

– Но родина всегда считалась одной из базовых ценностей у человека (как семья, родители). Получается, транснациональный мир как новая реальность изменяет это понятие?
– Я не уверен, что родина – базовое понятие. Родители – базовое понятие, но и родители могут быть приемными. Родной город был у людей с древности, а Родина в смысле национального государства – явление позднее, появившееся в начале XIX века. Один немецкий историк проанализировал описания путешествий и показал, что долгое время описание идет от деревни к деревне, а потом вдруг стандартной формулой оказывается что-то вроде: «Мы пересекли Рейн, Германия осталась за спиной». И произошло это после наполеоновских войн.

Более того, сильное чувство родины – это специфические случаи. Например, оно есть у русских, у ирландцев. В других национальностях оно менее выражено. Да и само понятие «родины» неоднозначно. Есть малая родина как место, где человек вырос, и родина как национально-культурная общность человека. Ностальгия по малой родине свойственна в той или иной степени всем народам. Даже когда люди переезжают, они часто ищут места, похожие на малую родину, по ландшафту, климату. Но когда мы сегодня говорим, что наша родина – Россия, то надо еще разобраться, что именно человек в это понятие вкладывает? Слишком оно широко, и географически, и социально, и психологически.

На интересном ощущении я себя поймал, когда был в православном храме в Вашингтоне. Там нет русского квартала, но есть место, куда можно пойти, чтобы встретить других русских, – в Никольский кафедральный собор, где собирается трехслойная русская диаспора: старые эмигранты, новые эмигранты и люди приезжие, вроде меня. Мне в девяностые годы повезло часто бывать в гостях у настоятеля того времени отца Дмитрия Григорьева. Я общался там с людьми из белой эмиграции, говорящими свободно на трех языках. В воскресенье в соборе две службы – на английском и на церковнославянском, и я стоял то на одной, то на другой. Вы попадаете в удивительный мир: с одной стороны, православный, с другой – международный: это и мигранты из России, их дети, внуки, и американцы в том числе, афроамериканцы, ставшие православными. Но именно в таком месте, даже если я говорил по-английски, я чувствовал, что побывал на родине.

– Есть ли данные о людях, которые возвращаются в Россию?
– Статистики нет, есть наблюдения: возвращаются бизнесмены, как из семей эмигрантов советской волны, так и новые постсоветские менеджеры или аналитики, например, в банковской системе – у нас их уровень оплаты не хуже, чем за границей, а страна родная. Правда, для возвращения людей, поработавших за рубежом, одной высокой оплаты недостаточно, нужно, чтобы работа была интересной. Один мой ученик уехал учиться в Оксфорд, потом вернулся ненадолго в Санкт-Петербург, потом поехал во Флоренцию на год, сейчас опять вернулся и работает в Москве. Когда он уезжал из Санкт-Петербурга во Флоренцию, то говорил, что, возможно, вернется, только не в Петербург, потому что здесь скучно, а в Москву – там интересно. Это оказывается очень важным.

и т.д....