Желание обратить нас в украинство захлестывало

К тому моменту мозги уже были основательно отравлены ранним и поздним Пушкиным, Тютчевым, Достоевским, Бодлером, Гумилевым, Блоком, Розановым... Поэтому трудно было оценить всю тонкость поэзии Старицкого.

Старичка это злило. Его злил наш сдавленный смех. Миссионерский пыл в нем сочетался с агрессией, направленной на тех, кто не проникался запредельной красотой украинского слова. Говорили, он проклял свою дочь и отрекся от нее, когда та вышла замуж за москаля.

Также поговаривали, что жил он прямо в здании института, почти на крыше, как Карлсон. Имел один костюм на все случаи жизни и одну вышиванку не первой свежести.

Поэтому, когда старичок однажды пришел к нам на лекцию с большой дырой на тыльной стороне изношенных брюк, мы прослезились сквозь смех. А он так ничего и не понял: продолжал петь, читать, проповедовать, периодически поворачиваясь к доске, чтобы записать мысль...

Нам в этот момент становилось чертовски неудобно, а как сказать о конфузе, мы не знали. Так и остались навсегда для него неблагодарными слушателями, москалями клятыми...

С кафедры языка к нам приходила заносчивая дама в вязаных грязно-белых балахонах в стиле позднесоветской Аллы Пугачевой. Ее лекции были настоящим испытанием. Она становилась за кафедру, открывала учебник и просто диктовала два часа подряд. Общаться с нами она откровенно не желала.
Недовольно реагировала, когда мы по-русски просили помедлить с диктовкой. А уж когда мы коверкали мову, просто окатывала нас ядом презрения, как тараканов – дихлофосом. Между нами была пропасть.

Дама прозрачно отметила, что ни в чем не нуждается по причине богатого мужа, поэтому сдача зачетов и экзаменов нам предстоит сложная. Кому-то из вполне успевающих студентов тройку она таки влепила просто за то, что человек плохо успел освоить мову за полгода ее диктантов.

Когда я вспоминаю этих людей, для меня становятся очевидны истоки нынешней войны. Локальность украинской культуры, ее абсолютная враждебность и глухота к голосам других, более мощных, культур, сосуществующих на территории украинского государства, превратили украинство в непримиримую секту с жесткими полурасистскими правилами.

Общий упадок образования позволил секте стать единственным источником представлений о мире и месте Украины и ее народа в нем. Вместе с русским языком и русской литературой из школьной программы ушли и замечательные переводы образцов мировой литературы.

Уже в мое постстуденческое время школьников обучали на плохоньких хрестоматиях, куда львовские же студенты за копейки набрасывали вольные переводы тех авторов, кто максимально далек от всего русского – суфиев, французских трубадуров, японских поэтов (понятно, что переводили не с оригиналов, а с русских же переводов).

Нация тупела и культурно деградировала при Кучме, Ющенко, Януковиче. Сильно сдала в последние годы, когда все помыслы о счастье и культуре выразились в культе ЕС и экономической ассоциации с Евросоюзом. Когда ассоциации не произошло, секта пошла в наступление, мстя за свои разрушенные идеалы...

Те, кто сумел выкарабкаться из ямы хуторского украинства, прочесть, усвоить, открыть для себя мир за пределами «мисячной ночи» разума, сегодня в опале и в меньшинстве. Символом этого культурного меньшинства, противостоящего людям фашиствующей антисистемы, был Олесь Бузина...

Сейчас украинство борется и радикализуется в своей борьбе, отравляя все вокруг агрессией и ненавистью. Но долго противостоять остальному, нормальному и открытому, миру оно не сможет.

На наших глазах происходит перегнивание Козьего болота, о чем писал и говорил Бузина. Зловонное гниение, после которого все, что напоминало о бандеровской Украине, Украине как анти-Руси, исчезнет и канет в Лету.

Вместе с самой Украиной, которую мы знали...

С нетерпением жду, когда этот адский цирк закончится. И со мной ждут тысячи украинцев, сохранивших себя среди майданного безумия.