Лето 1941 глазами цивилизаторов: попытка внедрения евроценностей и удивление от их неприятия

Какими запомнились немецко-фашистским оккупантам те, кого нацистская пропаганда презрительно именовала «недочеловеками»? «Не было чувства, что мы входим в побежденную страну» – так писали гитлеровцы о первых сражениях Великой Отечественной войны

Войну против Советского Союза нацисты рассчитывали завершить быстро и без больших потерь – так, как это было в Польше и Франции. Генерал-полковник Гейнц Гудериан, летом 1941 года командовавший 2-й танковой группой, писал в книге воспоминаний: «Верховное командование думало сломить военную мощь России в течение 8-10 недель, вызвав этим и ее политический крах… Думали даже с началом зимы вывести из России 60–80 дивизий, решив, что оставшихся дивизий будет достаточно для того, чтобы в течение зимы подавить Россию».

Освоить русский алфавит

Подобные настроения были распространены и среди рядового состава вермахта и СС. Горный егерь Зигфрид Эрт признавал: «Мы думали, что война быстро закончится. После наших успехов во Франции и в других местах мы не думали, что она долго продлится».

Еще более оптимистично выглядели прогнозы адъютанта командира танкового полка лейтенанта Гельмута Ритгена, планировавшего жениться по окончании войны. Будучи профессиональным математиком, он, по его собственным словам, «попытался вычислить продолжительность данной кампании исходя из продолжительности предыдущих кампаний в Польше и во Франции, исходя из имеющихся у нас сил, а также расстояний и ряда других факторов». «В результате получилось, что война должна завершиться к концу июля. Так что на 2 августа вполне можно назначать свадьбу», – полагал он.

Хотя планы предстоящего нападения на Советский Союз долгое время держались в строгой тайне, подготовка к операции шла полным ходом. Офицер танковых войск гауптман Александр Штальберг свидетельствовал: «В июне поступил приказ, ясно дававший понять, чего нам следует ожидать… Каждый солдат, от простого рядового до командира соединения, должен был освоить русский алфавит. Каждый обязан был уметь читать надписи на картах и дорожных указателях на русском языке. Это, разумеется, говорило само за себя…»

«18 июня 1941 года командиров батальонов известили о том, что через несколько дней начинается операция против России в соответствии с планом «Барбаросса». Три дня прошли в напряженном ожидании важного события», – отмечал в мемуарах офицер Ганс Киссель. Похожими были воспоминания лейтенанта Готтфрида Эверта: «Вечером, за несколько часов до начала войны, нам зачитали обращение Гитлера. Было сказано, что завтра в три утра мы наступаем, были выданы боеприпасы, и дело началось. Все было очень быстро. Возможности о чем-то подумать не было. Помню, вечером ко мне подошел старый фельдфебель и как-то очень неуверенно и удивленно спросил: «Скажите, господин лейтенант, может, вы мне можете объяснить, почему мы нападаем на Россию?» Что я мог объяснить?! Такой приказ! Мы были очень удивлены». [Да ладно! Какая неожиданность! - мое прим.]

Удивлены, правда, были далеко не все. Переброска войск к советской границе началась задолго до 22 июня. А планов по завоеванию «жизненного пространства» на востоке Европы для немецкого народа Адольф Гитлер никогда и не скрывал.

Все средства хороши

Воевать с СССР нацисты готовились с неслыханной доселе жестокостью. Именно такая установка содержалась в приказе командующего 4-й танковой группой генерал-полковника Эриха Гёпнера, зачитанном перед вторжением гитлеровцев в Советский Союз: «Война против России является важнейшей частью борьбы за существование немецкого народа. Это давняя борьба германцев против славян, защита европейской культуры от московско-азиатского нашествия, отпор еврейскому большевизму. Эта борьба должна преследовать цель превратить в руины сегодняшнюю Россию, и поэтому она должна вестись с неслыханной жестокостью…»

Так она и велась. Многие гитлеровские вояки без тени смущения рассказывали о совершенных ими преступлениях в письмах и дневниках. Рядовой Эмиль Гольц, воевавший в составе 29-й моторизованной пехотной дивизии 2-й танковой группы, отразил в своем дневнике такой эпизод: «28 июня. На рассвете мы проехали Барановичи. Город разгромлен. Но еще не все сделано. По дороге от Мира до Столбцов мы разговаривали с населением языком пулеметов. Крики, стоны, кровь, слезы и много трупов. Никакого сострадания мы не ощущали. В каждом местечке, в каждой деревне при виде людей у меня чешутся руки. Хочется пострелять из пистолета по толпе. Надеюсь, что скоро сюда придут отряды СС и сделают все, что не успели сделать мы».

А вот что писал в июле 1941 года ефрейтор 25-го саперного батальона Ганс Хайль: «Русские – настоящие скоты. Приказ – в плен никого не брать. Любое средство для уничтожения противника правильно. Иначе нельзя справиться с этим сбродом». Он же зафиксировал в дневнике такое признание: «Мы отрезали русским пленным подбородки, выкололи глаза, отрезали зады. Здесь существует один закон – беспощадное уничтожение. Все должно протекать без так называемой гуманности».

Ее не было и в помине. Свидетельством тому служит дневник боевых действий 322-го полицейского батальона. Он дает представление о «трудовых буднях» этого подразделения:

«2 августа 1941 г.

В результате быстро проведенной батальоном специальной акции по аресту коммунистов в Беловеже и окрестностях из 72 перечисленных в списке коммунистических функционеров удалось арестовать и расстрелять 36 чел., в том числе 5 евреев, 6 женщин, в их числе 1 еврейка. 2 арестованных еврея были расстреляны за попытку к бегству.

15 гражданских пленных, которые были изобличены в коммунистической деятельности, сегодня также были расстреляны батальоном.

Одновременно 1-я рота сегодня была направлена на подавление вспыхнувшей забастовки на лесозаводе в Беловеже (Городок). При этом за подстрекательство к забастовке 19 зачинщиков, в том числе 4 женщины, были расстреляны. Таким образом, сегодня батальоном расстреляно 72 чел.»

Происходили вещи, которые казались немыслимыми в ХХ веке. Писатель Илья Эренбург в статье «Фриц-нарцисс» процитировал попавшее к нему в руки письмо гитлеровца Иоганна (фамилия неизвестна) его приятелю обер-ефрейтору Генриху Рике: «Я скальпировал русских. Я отнес скальпы, как трофеи воина, к себе. Хо-хо, нож убивающего заговорил! Надеюсь, милый Генрих, тебе это понравится».

Упорное сопротивление русских

Впрочем, расчеты нацистов и их сателлитов на легкую прогулку по бескрайним российским просторам не оправдались. Пулеметчик Михаэль Загер вспоминал: «22 июня мы в боях не участвовали… У меня есть фото, сделанное в этот день. Далеко впереди мы видели большой взрыв. Говорили, что там взорвался русский склад боеприпасов. Запомнился первый сильный русский артиллерийский обстрел. Он пришелся по месту, где мы еще полчаса назад спали в сене. Деревня, из которой мы только что вышли, была практически уничтожена. Это очень сильно на меня подействовало».

Потрясен был и лейтенант Губерт Бекер: «Это был знойный летний день. Мы шли по полю, ничего не подозревая. Вдруг на нас обрушился артиллерийский огонь. Вот так и произошло мое боевое крещение – странное чувство. Тебе сказано идти туда-то, и в следующую секунду ты слышишь звук, который уже ни с чем не перепутаешь. Тебе кажется, еще секунда – и тебя продырявят насквозь, но тебе каким-то образом везет. Рядом со мной находился мой командир, офицер, поэтому и нужно было показать себя героем в его глазах. Можно, конечно, и упасть на землю, это проще всего. И тут ты замечаешь лежащего впереди немецкого солдата: рука неуклюже задрана и на пальце поблескивает обручальное кольцо, голова – кровавое месиво, а рот забит жужжащими мухами. Вот так я увидел первого убитого на этой войне».

Сводка Верховного командования вермахта (OKW) подвела итог первого дня войны: «Создается впечатление, что противник после первоначального замешательства начинает оказывать все более упорное сопротивление». Вечером 23 июня отдел разведки и контрразведки штаба 9-й немецкой армии донес: «Русские сражаются до последнего, предпочитают плену смерть (приказ политкомиссаров). Большие потери личного состава, мало пленных».

Хорошо информированный начальник Генерального штаба сухопутных войск Германии генерал-полковник Франц Гальдер констатировал в своем «Военном дневнике»: «Упорное сопротивление русских заставляет нас вести бой по всем правилам наших боевых уставов. В Польше и на Западе мы могли позволить себе известные вольности и отступления от уставных принципов; теперь это уже недопустимо». Вскоре Гальдеру «стало ясно, что русские не думают об отступлении, а, напротив, бросают все, что имеют в своем распоряжении, навстречу вклинившимся германским войскам».

Особая раса

Танкист 12-й танковой дивизии Ганс Беккер не скрывал изумления: «На Восточном фронте мне повстречались люди, которых можно назвать особой расой. Уже первая атака обернулась сражением не на жизнь, а на смерть».

Настоящее потрясение испытал и командир 3-го батальона 18-го пехотного полка группы армий «Центр» майор Нойхоф. Это случилось в тот момент, когда 800 его вояк были обстреляны пятью красноармейцами. Срывающимся от волнения голосом Нойхоф признался батальонному врачу: «Я не ожидал ничего подобного. Это же чистейшее самоубийство – атаковать силы батальона пятеркой бойцов».

Если солдатам одних немецких частей первые недели войны запомнились беспрерывными пешими маршами в изнуряющий летний зной, то участь других подразделений вермахта оказалась иной. Старший ефрейтор 5-й роты 35-го мотополка 25-й мотодивизии Герман Шварц так изложил в дневнике события восьмого, девятого и десятого дней войны:

«29 июня. На рассвете мы достигли реки Буг. Пограничный городок полностью разрушен. Гражданское население, очевидно, было выброшено из кроватей выстрелами. Я полагаю, что большая часть из них сгорела. Видны многие немецкие могилы, даже массовые могилы с 5–7 убитыми солдатами. Русские здесь хорошо оборонялись…

30 июня. К обеду мы достигли города Луцка. Город сильно пострадал. Целые кварталы почти полностью сожжены. Если до обеда можно было говорить о немецком господстве в воздухе, то после обеда видны были исключительно русские самолеты. Самое интересное началось за Луцком. Мы, а также находящиеся рядом зенитные позиции подверглись вторичному налету вполне современных, похожих на Do 17 тяжелых бомбардировщиков. Мы совершенно не могли подумать, что это могут быть русские самолеты. Только тогда, когда они сбросили свои яички над нашими головами, наши сомнения улетучились…

1 июля. Наступаем вдоль шоссе. За ночь русские укрепились в отдельных домах и обороняются из них. Пытаемся отогнать их обратно в лес. Дошли до одного хутора. Дальнейшее продвижение невозможно. Со всех сторон сыпят по нам. Несколько часов лежим на хуторе. Больше там продержаться не могли. Вынуждены были отступить. Русские стреляют как бешеные. Орудийные снаряды разрываются слева и справа от нас. Мы себя почувствовали неважно. Русские продвинулись далеко вперед к лесу, находящемуся на расстоянии примерно 1 километра левее нас. Если им удастся пробраться правее, то они окажутся в тылу у нас.

Мы уже вырыли себе окоп, когда получили приказ: прекратить рытье окопов, рота переходит на новую, главную оборонительную линию. За 50 метров до главной оборонительной линии нас внезапно обстреляли. Огонь усилился. Мы не верили своим глазам: это русские занимают нашу главную оборонительную линию, к которой мы приближались. И вот наступил настоящий ад. Стреляют со всех сторон – спереди, справа и слева. Настоящая адская котловина. Русские преследуют нас по пятам…

Батальон собирается, вернее, собираются остатки. Из 7-й роты осталось только 16 человек. У нас не хватает 50. Идем дальше, мы составляем резерв, никто из нас, пожалуй, больше недееспособен. Ни одного живого офицера».

Отражать атаку красноармейцев летом 1941 года довелось и рядовому Менку из роты 20-миллиметровых зенитных орудий полка «Великая Германия». Позже он рассказывал: «Орудие приходилось заряжать постоянно, только мелькают руки заряжающего. Приходилось периодически менять перегретые стволы орудия, для этого расчет вынужден был вылезать за бронированный щиток. Раскаленный ствол вытаскивали голыми руками, отчего ладони покрывались волдырями ожогов. Повсюду мелькали руки, эти постоянные крики подать заряды, люди не слышали их, оттого что глохли от выстрелов… За всем этим времени на страх уже просто не хватало – мы были вынуждены вести огонь беспрерывно, потому что русские метр за метром неудержимо приближались».

Города не сдаются без боя

Далеко не все советские города немцам удавалось захватывать без боя и потерь. Воевавший в Прибалтике лейтенант Готтфрид Эверт вспоминал: «Когда брали Ригу, я был в передовом отряде, составленном из моторизированной части и нашей роты. Нашей целью были мосты под Ригой. Тяжелейшие бои. Мост, который мы должны были захватить, взлетел на воздух прямо передо мной. Я не добежал до него 15 метров. В тот день у нас в роте погибло более 30 человек. При взятии Риги моя рота потеряла всех офицеров. Командир роты погиб, двое взводных были ранены».

Передовые части 18-й немецкой армии ворвались в Ригу 29 июня, однако решительной контратакой 10-го стрелкового корпуса генерал-майора Ивана Фадеева враг был выбит из столицы советской Латвии. Причем существенную помощь красноармейцам оказали рижане – факт, о котором нынешние правители Латвии предпочли забыть. Только 1 июля ценой больших потерь гитлеровцы захватили город.

Пауль Карл Шмидт, в годы войны работавший в Министерстве иностранных дел Германии, после ее окончания написал книгу, которую опубликовал под псевдонимом Пауль Карелл. Вот какой на страницах этой книги предстала оборона Лиепаи:

«Вечером 24 июня полковник Ломайер со своим 505-м пехотным полком находился в 12 километрах от Лиепаи. 25 июня он попытался с ходу овладеть городом. Пехотинцы и матросы штурмового батальона военно-морских сил под командованием капитан-лейтенанта фон Диста, подчиненного Ломайеру, на узкой полоске суши штурмовали крепостные укрепления, но безуспешно… 27 июня русские предприняли внезапное наступление, сумев даже прорвать кольцо немецкого окружения, их ударные группы прорвались к побережью, создав тем самым угрозу на этом участке немецкого фронта. Лишь ценой огромных усилий немцам удалось ликвидировать возникшую брешь. В полдень батальоны 505-го пехотного полка и ударные подразделения пехоты смогли прорваться в южную оконечность крепости. В последующие дни начались уличные бои.

Битва не утихала в течение двух суток. Хитроумно замаскированные пулеметные гнезда русских в забаррикадированных домах подавили, лишь применив против них тяжелые полевые орудия, гаубицы и минометы.

Оборона Лиепаи была блестяще организована. Каждого солдата отличала высокая выучка и фанатичная храбрость. Подразделения без раздумья жертвовали собой ради того, чтобы обеспечить своему командованию время на перегруппировку и подготовку наступления. И вообще, готовность пожертвовать малыми подразделениями ради спасения более крупных явилась неотъемлемой составной частью советского военного искусства – именно это и стало причиной тяжелых потерь немцев».

После недели боев генерал-полковник Франц Гальдер констатировал: «Сведения с фронта подтверждают, что русские всюду сражаются до последнего человека…» Ему, сам того не ведая, вторил капитан 18-й танковой дивизии: «Несмотря на огромные пройденные расстояния, не было чувства, которое у нас было во Франции, не было чувства, что мы входим в побежденную страну. Напротив, здесь было сопротивление, всегда сопротивление, каким бы безнадежным оно ни было». О том же говорил позднее и начальник штаба 4-й армии генерал Гюнтер Блюментритт: «Поведение русских войск даже в первых боях находилось в поразительном контрасте с поведением поляков и западных союзников при поражении. Даже в окружении русские продолжали упорные бои».

Городов и деревень, за которые с переменным успехом шли ожесточенные бои, с каждым днем становилось все больше и больше. И это не сулило гитлеровцам ничего хорошего.

«Настоящая война началась только сейчас»

Столь неприятное для себя открытие летом и осенью 1941-го сделали миллионы немецких солдат и офицеров, которые 21 июня были уверены в том, что война долго не продлится. Общее настроение точно передал ефрейтор Конрад Думлер в письме к брату:

«Четыре года я в армии, два года на войне, но мне начинает казаться, что настоящая война началась только сейчас. Все, что было до сих пор, – это учебные маневры, не больше. Русские – отчаянные смельчаки, они дерутся как дьяволы. В роте не осталось уже почти никого из старых товарищей. Кругом новички, но и они не задерживаются. Каждый день составляются длинные списки убитых и раненых. Командование убаюкивает нас, как маленьких детей, уверяя, что мы близки к победе. Эта самонадеянность опротивела, ибо собственными глазами солдаты видят, что делается».

Осенью 1941 года у немцев вошла в обиход поговорка «Лучше три французских кампании, чем одна русская». Вскоре сравнения с победным шествием вермахта 1939–1941 годов по Европе утратили смысл: на Восточном фронте шла принципиально иная война. Со стороны Третьего рейха и его сателлитов это была война на уничтожение, со стороны советского народа – Великая Отечественная война до полной победы над беспощадным и ненавистным врагом. Компромисс был невозможен.

События и факты, зафиксированные военнослужащими вермахта и СС, опровергают «теорию» о поголовном бегстве Красной армии. Символично, что уже на четвертый день войны один из разработчиков стратегии блицкрига генерал-лейтенант Эрих Маркс попал под обстрел, был тяжело ранен и в итоге остался без ноги.

Провалился и сам план молниеносной войны. Подтверждением тому стал приказ Гитлера, отданный им 3 января 1942 года. Нацист номер один потребовал: «Цепляться за каждый населенный пункт, не отступать ни на шаг, обороняться до последнего солдата, до последней гранаты… Каждый занимаемый нами пункт должен быть превращен в опорный пункт. Сдачу его не допускать ни при каких обстоятельствах, даже если он обойден противником».

Время бравурных маршей для нацистов закончилось…

Олег Назаров, доктор исторических наук

http://историк.рф/journal/лето-1941-го-глазами-врага/