Глядя на катастрофу

kononenkome

(статья опубликована ровно 5 лет назад)

Человеческая память избирательна и обычно стирает плохое. По крайней мере у нормальных людей, не у мстительных психов. Быть может именно этим объясняются столь светлые воспоминания об СССР, какие характерны для последних нескольких лет. И, быть может, лично мне стоило бы сходить к психиатру, поскольку я, кажется, мстительный псих. И в моей памяти СССР никак не начинает представать в виде картинки из «Книги о вкусной и здоровой пище», а остается в виде тотального дефицита всего, талонов на еду, переборки гнилой картошки на овощебазе и, главное, безысходного, беспросветного уныния при отчетливом понимании того, что где-то существует другая, более лучшая жизнь.

Быть может это происходит потому, что кто-то мудрый (не помню, кто именно — вы же видите, моя память сохраняет только плохое) еще в юности внушил мне мысль о пагубности худшего из видов лжи — самообмана. А может быть и потому, что я просто не смотрю телевизор.

Но сейчас, в 25-летнюю годовщину событий, связанных с ГКЧП, меня не оставляет одна до сих пор не разрешенная мной логическая проблема. А именно: почему после появления на экранах телевизоров нескольких испуганных советских чиновников к зданию Правительства РСФСР немедленно выдвинулись граждане, считающие своим долгом защитить его от путчистов. Впрочем, это-то как раз и понятно. А вот почему после объявления о Беловежских соглашениях и отставки Горбачева на улицы не вышли граждане, протестующие против неиллюзорного исчезновения СССР — это и есть тот самый до сих пор мною не разрешенный вопрос.

Теперь общепринято понимание распада СССР как «крупнейшей геополитической катастрофы века» (В.В.Путин, Послание Федеральному собранию, 2005). Но вот удивительный парадокс: в ходе этой самой геополитической катастрофы советский народ вышел на улицы чтобы поддержать ее ход (а сопротивление ГКЧП было именно таковой поддержкой), а для того, чтобы возмутиться прямо декларированными решениями об упразднении СССР советский народ на улицы не выходил. Ну то есть выходил, конечно, но… только через три месяца, когда главным фактором политической повестки стал уже не роспуск СССР как таковой, а катастрофическое повышение цен в ходе «шоковой терапии».

И тут можно, конечно, делать разные предположения. Например, о непонимании простыми людьми в регионах процессов, происходивших в Москве. Скажем, мы с сокурсниками летом 1991 года работали на шабашке в районе Загорска (если кто не знает, так при советской власти назывался Сергиев Посад). Вернулись в Москву как раз накануне событий, а непосредственно после событий, числа 26-го, наш бригадир поехал назад в Сергиев Посад, чтобы забрать недоплаченные (ну, как обычно!) нам деньги. Местные жители встретили его обескураживающим вопросом: А что, правду говорят, что у вас там в Москве Горбачева посадили в психушку? Это 50 километров от МКАД! Что же говорить об уровне понимания происходившего в более отдаленных районах.

Еще одно предположение касается, конечно, пассионарности. На защиту Белого дома вышли люди, которым, условно говоря, «больше всех надо». Те самые, кого теперь принято с некоторым пренебрежением называть «активисты». С песнями «Мы ждем перемен» и «Поезд в огне» наперевес. Они действительно хотели перемен, но их и даже в Москве оказалось не так уж и много. А все те, кто после разгрома ГКЧП вывалил на улицы Москвы и первым делом отправился крушить памятники — они, конечно, никакого отношения к защите Белого дома не имели. Но, тем не менее, на улицы вывалили и памятники крушили воодушевленно.

Но все же сколько гипотез ни разрабатывай, а факт, как говорится, на лицо: граждане СССР, на бумаге будучи приверженцами сохранения СССР (см. результаты референдума 17 марта 1991 года) на деле никакого сопротивления распаду СССР не оказали. Просто потому, что на тот момент их память еще не стерла плохое. И не могла — ведь плохое происходило вокруг прямо сейчас.

Пустые полки в магазинах. Кооперативные жулики на рынках. Начинающийся разлад на крупных предприятиях. Инфляция. Талоны уже даже в Москве. Повальное крушение социалистических режимов стран Восточной Европы. Бегство Прибалтики. Парад суверенитетов республик СССР сразу же после путча. На протяжении пяти-шести лет всё вокруг рушилось, а перспектив в рамках общепринятых концепций не виделось никаких. Всё, что бы ни предпринимали советские власти, неизменно ухудшало ситуацию для не предприимчивых, не умеющих бороться за жизнь, выросших в тепличных условиях простых послевоенных советских людей. Потом, зимой 1992 года, после начала гайдаровской реформы, им все же придется научиться бороться за жизнь и выгрызать себе место под солнцем. Но тогда, осенью 1991, глаза видели, что катастрофа уже произошла. И, глядя на все эти Беловежские соглашения и совершенно непонятную возню вокруг Союзного договора, завершившуюся отставкой Горбачева, простой советский человек думал так: Ну и ладно.

Однако, как ни крути, а опорные ориентиры нужны. Никто не знает, можно ли было сохранить СССР, но зато никто не запрещает думать, что можно. И проецировать на современную Россию ту самую картинку из «Книги о вкусной и здоровой пище», на которой изображены продукты, которые 90 процентов населения СССР никогда в жизни не видели вне пределов этой картинки.

Проецировать на нее лучшую в мире систему образования. Бесплатную медицину. Первое в мире место по производству пшеницы, картофеля и молока. Гражданское авиастроение. Миллионы тонн стали и чугуна. Гагарина и Днепрогэс. Атомный ледокол «Ленин» и первую в мире АЭС.

Особенно любят заниматься подобным проецированием люди, которые в силу возраста вообще не помнят СССР. Ну что же, в психотерапевтических целях это, быть может, и полезная практика. Но однажды в тех же самых психотерапевтических целях полезно спросить у своих родителей — а почему, все таки, они не вышли осенью 1991 года на улицы, чтобы защитить СССР?

25-летняя годовщина ГКЧП, кажется, вполне себе удачный момент, чтобы задать своим родителям этот вопрос.

А родителям — задать его самим себе.
РИА Новости

21.08.2016 года