Россия прощается с Америкой. Навсегда?

Последние годы в народе принят антиамериканизм, который явился закономерной реакцией на многолетнее обожание — иной раз открытое, в другой раз — подпольное. Америка завораживала и удивляла. Чаще всего — сказками о процветании, технологической мощи, стремительном прорыве. Мы отвернулись от Америки потому что на протяжении всего XX столетия хотели ей подражать (впрочем, вся старушка-Европа тогда переболела этой «звёздно-полосатой чумкой»).

В Советском Союзе интерес к American Dream явился — к тому же! - одной из форм эскапизма и — лёгенькой фронды. Высший пилотаж — заделаться большим американцем, чем сами жители Оклахомщины и Техасщины. Джазмен Алексей Козлов откровенничал в своих мемуарах: «И вообще, понятие «штатник» выходило за рамки шмоток. Это были люди, которые увлекались Америкой, ее культурой, историей и, конечно же, носили только американские вещи. А потом уже среди «штатников» выявилась элитарная маленькая группа – «штатники Ivy League». Это уже самая крайняя степень пижонства...

Откуда тогда мы это узнали и стали называть друг друга «айвиликовые штатники»? И это были пижоны высшей марки, потому что даже в Америке мало кто знает про «Ivy League». А мы доставали шмотки, которые носили в Америке вот эти вот англосаксонские протестантские дети – W. A. S. P.». Заделаться большим «васпом», чем любой Джонни — это ли не высшая доблесть для стиляги? Это уже потом будет песня рокера «Гуд бай, Америка», хотя настоящее «Прощай» мы ей сказали только теперь.

В 1920-х годах, когда товарищ Маяковский призывал к «единому человечьему общежитью» и лозунги кричали о Мировой Революции, отношение к Америке было двояким — вроде буржуины, а по сути — наши братья-пролетарии, коих завсегда много больше, чем Фордов и Морганов. В журнале «Современная архитектура» печатались восторженные тексты о заокеанских технологиях по части строительства.

Восторгались всем — их заводами, машинами, едой, развлечениями. В синематографе эпохи НЭПа крутили голливудские поделки; Эллочка Щукина сравнивала себя далёкой миллионершей, а типография господина Корейко выпускала «...открытки с портретами Дугласа Фербенкса в чёрной полумаске на толстой самоварной морде, очаровательной Лиа де Путти и славного малого с вытаращенными глазами, известного под именем Монти Бенкса».

Это увлечение было настолько типичным в молодёжной среде, что в 1927 году режиссёр Сергей Комаров создаёт сатирическую комедию «Поцелуй Мэри Пикфорд». Перед нами – юная мещаночка Дуся, которая начинает ценить своего неказистого поклонника Гогу Палкина только после того, как его поцеловала сама Мэри Пикфорд – голливудская дива первой величины. Мэри с Дугласом Фербенксом действительно гостили в Советском Союзе, а режиссёр ловко использовал кадры хроники для своего творения. Забавно - сама Пикфорд узнала о чудовищной проделке большевистского кинодеятеля только спустя много лет. Уже в 1930-х годах Ильф и Петров совершили поездку по США, написав книгу-отчёт «Одноэтажная Америка», где отразили не только тяготы рабочей доли и накал классовой борьбы, но и бытовые привычки, странности, нюансы: «Американцы едят очень быстро, не задерживаясь за столом ни одной лишней минуты. Они не едят, а заправляются едой, как мотор бензином. Французский обжора, который может просидеть за обедом четыре часа, с восторгом прожевывая каждый кусок мяса, запивая его вином и долго смакуя каждый глоточек кофе с коньяком,— это, конечно, не идеал человека. Но американский холодный едок, лишенный естественного человеческого стремления - получить от еды какое-то удовольствие — вызывает удивление".

Побывал в Америке и высокопоставленный функционер Анастас Микоян. Впоследствии он скажет: «Большую пользу принесло нам знакомство с производством мороженого. У нас со стародавних времён повелось изготовление мороженого кустарным, ручным способом. Задача состояла в том, чтобы развить машинное производство и сделать мороженое дешёвым и доступным. Спрос на него у нас повсеместный, его с удовольствием едят теперь дома и на улице, в кино и театрах, летом и зимой. В результате мы привезли из США всю технологию промышленного производства мороженого". Тогда во всём царил дух здоровой соревновательности. Учиться — пусть даже у геополитических врагов — не считалось зазорным, американский фаст-фуд представлялся интересным и прорывным, ...а Григорий Александров создавал музыкальные комедии по голливудским канонам. Поэтому, встретив Джонни на Эльбе, наш человек не был удивлён, покорён или раздавлен. Ему всегда внушали главное: Дядя Сэм и разные кровососы-Рокфеллеры — одно, а «простой американец» - иной расклад.

После войны на советские экраны хлынул поток немецких (трофейных), а также – американских и английских фильмов. Иная, красочная реальность, не имевшая, кстати, ни малейшего отношения к подлинной жизни в тех же Соединённых Штатах. Женщины в этих фильмах были немыслимо яркими, а их наряды – сказочными. На контрасте со страшной послевоенной явью, та, экранная феерия казалась ещё более прекрасной. Появилась колоритная молодёжная субкультура - «стиляги» (это отнюдь не самоназвание, а придуманное фельетонистом Беляевым тавро).

Молодые люди, влюбившиеся в придуманную, никогда не существовавшую Америку, эпатировали своими яркими галстуками и «буржуазными» вкусами. Как скажет уже в 1970-х годах стиляга Бэмс из пьесы «Взрослая дочь молодого человека»: «Мы представляли, что сидят там все в ресторанах, в клетчатых пиджачках, дымят сигарами, ноги на стол, ну и, конечно, джаз рубает, девочки ножками дрыгают… И вот некоторые годами жили этой ложной моделью". Если бы стиляг-штатников не было, их пришлось бы выдумать — началась Холодная война, и как следствие — ярая борьба с безродными космополитами. С низкопоклонством перед Западом. Любители джаза и киношных див — не лучшая ли мишень? Агитпроп грамотно канализировал народный гнев, кинув на растерзание горстку набриолиненных полудурков (бриолина в свободной торговле не наблюдалось и его покупали на чёрном рынке).

Что осталось? Попытка отрефлексировать уже в 1970-х, когда всё перегорело дотла, но жизнь так и не началась. Герой уже упоминавшейся пьесы Виктора Славкина признаётся: «Я бы знаешь чего хотел – вот где-нибудь примоститься между двумя нотами, ну, например, в композиции Дюка Эллингтона "Настроение индиго", пристроиться там, пригреться, и больше ничего не надо, до конца жизни ничего не надо…» Мальчики состарились, но не возмужали. Так и остались на полустанке в ожидании поезда на Читтанугу (в культовой песенке из «Серенады...» пелось буквально следующее: «Pardon me, boy Is that the Chattanooga choo choo»). Но Бэмс был «родом из народа», потому и огребал по полной.

Детки партийно-хозяйственной и творческой элиты не заморачивались фельетонами — комсомольские патрули их не трогали. Василий Аксёнов вспоминал: «В 1952 году девятнадцатилетним провинциальным студентом случилось мне попасть в московское «высшее общество». Это была вечеринка в доме крупнейшего дипломата, и общество состояло в основном из дипломатических отпрысков и их «чувих».

Не веря своим глазам, я смотрел на американскую радиолу, в которой двенадцать пластинок проигрывались без перерыва. А что это были за пластинки! Девушка, с которой я танцевал, задала мне страшный вопрос: —Вы любите Соединенные Штаты Америки? Я промычал что-то нечленораздельное. Как мог я открыто признаться в этой любви, если из любого номера газеты на нас смотрели страшные оскаленные зубы империалиста дяди Сэма, свисали его вымазанные в крови свободолюбивых народов мира длинные пальцы, алчущие все новых жертв. Недавний союзник по Второй мировой войне стал злейшим врагом». А в любимой Америке, меж тем, происходили эпохальные знаковые события: «охота на ведьм», то бишь на коммунистов и агентов Москвы, получила такой внушительный размах, что пострадал даже великий мэтр Чарли Чаплин, а что уж говорить о простых Джонни?

Потом случилось потепление — великие нации робко потянулись друг к другу, а в Сокольниках случилась Американская Выставка-59. Оттепель — время, когда заграница перестала пугать, и железный Занавес немножко, слегка, со скрипом приподнялся. Шестидесятники умудрялись быть и патриотами, и западниками одновременно — обожали тамошний твист, но свято верили в «яблони на Марсе». В наши яблони. И, разумеется, на русском Марсе. Читали Хэмингуэя, называя его «стариком Хэмом». Евгений Евтушенко честно признавался: «И крепко хочется тряхнуть всю матушку-Америчку, / Всю эту муть, всю эту нудь, всю данную системочку!» Андрей Вознесенский искренно жалел Мэрилин Монро — богиню соблазна: «Орёт продюсер, пирог уписывая: / "Вы просто дуся, ваш лоб – как бисерный!" / А вам известно, чем пахнет бисер?! / Самоубийством!»

Это же так просто — скорбеть о Монро и Америке, имея приоритет в науке и космосе. Но проигрыш в лунной гонке всё нам испортил!

В эпоху Застоя мы изменились, измельчали. Мы смотрели на вождей и лозунги, как на необходимое ...нет, не зло. Как на скучноватую данность. Зато любой американский фильм шёл на ура. Джинсы сделались предметом культа. Журнал «Америка» рассматривали всем отделом. Не говоря уже про их буржуйские каталоги мод. Секретарша Верочка бахвалилась по телефону: «Угадай, что я сейчас курю? Marlboro!»

В разоблачающей кинокартине «Мираж» безработная американская беднячка — почти нищенка - носила белые и ужасно модные штаны-бананы, сочно красилась и выглядела примой. Наши — наши! - фильмы изображали USA, как мир ухоженных и шикарно одетых джентльменов, а тезис о «неуверенности в завтрашнем дне» и кошмары из «Международной панорамы» - с пикетами против роста цен — считывались, как малоубедительные. Заграница — манила огнями реклам, и Америка с её «ковбойскими штанами», жвачками и качками сделалась неким маяком свободы. Увы. Грянула Перестройка. Голливудская улыбка Рональда Рейгана. Прощай, тоталитаризм и серость — здравствуй, новая life!

Граждане интенсивно превращались в жующий пипл – торговали цветметом и Родиной, учили слово «дистрибьюшен», примеривали бейсболки с вышивкой USA.

Разухабистые девки голосили со сцены: «Американ-бой, уеду с тобой!», а псевдо-брутальные парнишки им охотно подпевали: «Это Сан-Франциско – город полный риска! Это Сан-Франсиско – made in USA!» Изголодавшиеся по впечатлениям, тётеньки следили за life-ом семейства Кэпвеллов из Санта-Барбары и горько сетовали в очередях за крупой, что нет у нас таких мощных и шикарных мужиков, а дача в Топтунах-Заречных никак не тянет на виллу в Калифорнии. На экране демонстрировали весёлую комедию «Джек Восьмёркин – американец» о русском парне, который, решил научить немытых колхозников заокеанскому политесу. Хомо-советикусы выглядели презанятными дикарями и беспробудными идиотами. «Гудбай, Америка, о-о-ооо», - выдыхал сверхпопулярный рокер, и зал оптимистично ему подтягивал. Хотя о каком «гуд-бае» тогда могла идти речь? Хелло, Америка, а-а-аааа!

В Москве срочно открывались курсы American English. Испорченный, зажёванный баббл-гамом English (см. цитату из Оскара Уайльда в начале статьи!) пользовался громадным спросом у интенсивно цивилизующихся граждан, а наши бывшие-народные-артисты захлёбывались рассказами на тему «Как я побывал на бензозаправке города Чикаго!». По большей части, это выглядело следующим образом: «Какая же там всё-таки высокая культура бензина и заправки!»

От этих рассказов нам всем становилось стыдно – одним за свои неправильные бензины, другим – за тех самых артистов, которые из всеобщих любимцев быстро превратились в раболепствующих дурачков и неприличных клоунов… Наши люди поездили по миру, попробовали Америку на вкус. Она оказалась не так уж сладка и пряна. Страна со своими проблемами и специфическими «тараканами» в голове.

Впрочем, и без путешествий по Небраске и ...Бродвею можно было убедиться: они иные. На излёте гангстерских-1990-х появился «Брат-2» с его чеканными цитатами: «Вот скажи мне, американец, в чём сила? Разве в деньгах? Вот и брат говорит, что в деньгах. У тебя много денег, и чего? Я вот думаю, что сила в правде". Последний — запоздало-наивный — всплеск любви к Америке случился на фоне предвыборной кампании мистера Трампа. Он многим казался «своим» - открытый, щедрый, громко смеётся, любит славянских девушек с природно-тонкими талиями и грудями-дынями. Всё, как наш Вася из Ростова-папы. Смешно и — печально. Потому что не бывает «друзей» в политике. Есть интересы. И они у нас — диаметрально противоположны. Слава Богу, что хотя бы теперь оно стало явным.