1648 г мая 31 — Письмо брацлавского воеводы А. Киселя

1648 г мая 31 — Письмо брацлавского воеводы А. Киселя архиепископу гнезненскому М. Лубенскому о победах Богдана Хмельницкого, об участии в восстании, кроме казаков, также мещан и крестьян и о мерах борьбы против восставших

Должно быть, уже сообщено вашей милости, какой ужасный переворот произошел в делах нашего отечества, что войско Речи Посполитой разбито и уничтожено, что оба гетмана — теперь жалкие пленники! Как с восхождением солнца [98] озаряется все окружающее, так с началом царствования блаженной памяти е. м. короля, пана нашего, счастье, слава, победы над неприятелями и золотое спокойствие, свивая себе гнезда в нашем отечестве, на весь мир прослыли и сияли, И как с закатом солнца наступает мрак, так со смертью нашего государя сразу кончилось спокойствие, счастье и слава Речи Посполитой, наступили неслыханные поражения и [увы] вечная гибель, ибо отечество наше, являвшееся непобедимым пред могуществом турецкого султана и многих других монархов, побеждено одним казаком-изменником, вступившим в. заговор с частью неверных. Рабы теперь господствуют над нами, учреждают с ним новое княжество. Несчастные братья наши, среди внезапной опасности бросая свои гнезда, дома и другие драгоценные предметы, бегут во внутренность государства. Все украинские провинции, откуда отечество получало мощь в войсках, податях, людях и имуществе, неприятель объявляет завоеванными своею саблею.

Наше отечество он превращает в нового вассала для Крыма и из единственного во всем мире обиталища свободы образует для себя владение. Безумная чернь, обольщенная тем, что Хмельницкий щадит ее, предавая огню и мечу одно только шляхетское сословие, отворяет города, замки и, вводя его туда как торжествующего победителя, вступает в его подданство. Киев объявил он своею столицею, и хотя все знатнейшие духовные и светские лица обоих исповедований ушли, он приказал оставшемуся населению сделать приготовление к своему приезду.

Для разгрома князя е. м. п. воеводы русского он послал за Днепр своего полководца, какого-то Кривоноса, с 10000 войска, приказал ему собрать еще столько же казаков, в чем не будет затруднения. Но я получил от своих слуг, убежавших из-за Днепра, известие, что его милость князь, когда его свита, состоящая из казаков, начала уходить, принужден был, для своего спасения, с горстью польской шляхты и своих слуг уехать в Брацлавское воеводство.

Орда обращена против нас, татарский кош и табор этого нечестивого Тамерлана еще стоят в Белой Церкви. Однако ж дошли до нас слухи и вести, что он желает еще более увеличить наши бедствия и свои успехи. Он и так уже воеводства Киевское, Брацлавское, Черниговское считает своими, грозит Волыни и Подолии, а также и русским землям. Так внезапно и так сильно этот неприятель растоптал славу поляков и любезное наше отечество. А мы, оставшись без войска, без вождей, без государя, лишились всего имущества своего, посредством которого прежде постоянно оказывали услуги отечеству.

Я первый, хотя считаю себя последнейшим в отечестве, потеряв за Днепром на сто тысяч дохода, едва остаюсь по [99]воле божьей с несколькими тысячами, если и этим остатком не завладеет неприятель.

Кроме того, я имею несколько сот тысяч долгу, накопившегося у меня на службе королю и отечеству. Много есть и других, как я, которых это затмение лишило отеческого, кровью и потом приобретенного света. Мы будем нищими, подобными нашей лифляндской братии. Откуда и как возникла эта внезапная опасность и тяжкое несчастье для Речи Посполитой, подробно объяснено в моих письмах к блаженой памяти королю, е. м. моему милостивому пану; ибо несчастным предвиденьем моего ума, а более ясным рассудком, я предугадывал и предчувствовал все то, что теперь случилось. Видя, что казаки, угнетенные и ненавидимые более простых крестьян, убежав на Запорожье, составляют единодушный заговор под руководством возмутителя и победителя, я всеми силами убеждал его милость, пана каштелана краковского, не искать одного казака в днепровских плавнях, а лучше всех казаков удерживать в повиновении и, допуская для них исключение из правил, обращаться с ними поласковее.

Во-вторых, я советовал не разделять малочисленное войско на отряды; в-третьих, не выпускать за Днепр известия о последовавшем заговоре казаков; в-четвертых, для того чтобы не раздражать татар в нашей Речи Посполитой, не нужно высылать в поле войска, а ожидать, что далее станет делать изменник. А между тем снестись с очаковским беем и с Крымом, чтобы наш беглец не имел у них никакого пристанища. В случае если бы была какая опасность от соединения его с Ордою, то требовать подкрепления Речи Посполитой, а самим с войсками оставаться в крепостях. Когда же, е. м. не хотел принять моих советов, то я послал их к блаженной памяти е. м. королю. Благоразумнейший государь одобрил мое мнение и послал приказ, чтобы походы войск, одного за Днепр, другого в степи, были отменены. Но враг благоразумия — опрометчивость— все опередила. Теперь, когда мы не знаем, что еще замышляют турецкий царь и Москва, которые вчера дали мне знать, что вследствие моих писем, написанных по приказанию е. к. м. и исполнения братского союза, заключенного при моем посредстве, отправлено 40 000 вспомогательного войска против татар. Эти войска уже стояли в 6 милях от Путивля, но когда битва опередила их намерения, и также успехи изменника уже сделались им известны, а когда еще сделается известным, что опора всего христианства рухнула, что мы не имеем государя, кто сможет поручиться за них. Единая кровь, единая религия, боже сохрани, чтоб они не замыслили чего-нибудь против нашего отечества, всегда побеждавшего их, а ныне жалкого, пораженного несчастием, которое в настоящем случае властвует над Речью Посполитою. Так как неприятель проникает в земли, или вернее — пронзает [100] тело, то как можно скорее нужен, совет в. м. и всей отчизны, а вместе с тем и помощь. Два обстоятельства, из которых одно другого затруднительнее, представляю на рассуждение в. м.

Союз внутреннего врага с неверными так страшен, что едва ли может Речь Посполитая противостоять ему собственными силами. Другое и того гибельнее, но я должен сказать об этом по своей верности к любимой отчизне (ибо, хотя я происхожу от древнего русского рода, но от такого, в котором потомство Болеслава угасло лишь тогда, когда мой предок пал во вратах вверенного его защите Киева, и я обязан поступить также, если судьба велит).

Изменник этот рассылает свои письма везде по городам, где только находятся русские, из которых одни по безумию, а другие из ожесточения принимают свою погибель за верх счастья. Поэтому, куда ни приступит неприятель, везде города и замки сдаются без всякого сопротивления, а количество огнестрельного оружия возрастет до чрезвычайности, если Речь Посполитая не двинет последних сил своих и не поспешит на помощь. Если несколько тысяч казаков (о, роковой час) разгромили наше войско и гетманов, то что мы почувствуем, когда их будет сто тысяч, а после и вдвое более? Мы теперь имеем дело не с тою древнею Русью, которая с луками и рогатинами вступила в бой, а с грозным, вооруженным огнестрельным оружием войском, которое мы должны считать в таком количестве, что против одного кого-нибудь из нас явится тысяча крестьян с ружьями. Их нельзя сопоставлять с чернью, живущей в горных краях ваших милостей, моих милостивых панов Чернь, живущая в ваших краях, безоружна и не приучена к войне, а здешняя всегда носила оружие или по своеволию, или на службе Речи Посполитой. Все это заставляет сделать вывод, что эту ужасную крестьянскую войну приходится вести нам самим. Как же после этого может малочисленная шляхта противостоять множеству черни и притом такой, которая соединилась со своим сообщником — татарином? Поэтому я желал бы получить в помощь как можно больше иностранного войска и защищать, по возможности скорее, каким-нибудь охранительным войском Волынь, пока это пламя не охватило ее, потому что неприятельское войско с каждым шагом вперед будет увеличиваться тысячею или несколькими тысячами людей. Во-вторых, необходимо быстрейшим отправлением послов укрепить с божьей помощью дружбу с Москвой.

В-третьих, так как турецкий царь поддерживает с нами дружбу за нашу честность, нужно, чтобы он увел в Порту свои орды, соединившиеся с теми изменниками, которых мы путем большого кровопролития отвлекли от набегов на его море, чтобы мы могли иметь дело, по крайней мере, с одними только нашими изменниками. В крайности придется, без [103] сомнения, избрать одно из двух: или (расторгнув союз, разумеется) всеми силами усмирять мятеж, или же, если турок вздумает итти на нас, заключить с Москвой христианский союз и, проглотив все то, что случилось с нами из-за наших крестьян, отворить Черное море и заключить с ними трактаты, до которых — надеюсь — дело не дойдет. Больше ничего нельзя выдумать, впрочем, если кто сможет, то дай боже!

Памятники К. К., т. 1, стр. 209—214. Перевод.