Хай дуфае Сруль на Пана. Как «искореняли» украинский язык в царской России

147 лет назад, 17 июня 1876 г., Министерство внутренних дел Российской империи издало циркуляр, согласно которому отныне запрещалось печатать учебные и научно-популярные книги на украинском языке.

Именно такую формулировку предпочитают редакторы всяческих сетевых «календарей памятных дат». Самое интересное, что в данном конкретном случае (видимо, для разнообразия) в датах умудрились не наврать: циркуляр действительно был издан в тот день и в том году. Однако есть, как говорится, один нюанс. Этот самый циркуляр был издан на основании указа императора Александра II, подписанного 30 мая того же года в немецком курортном городке Бад-Эмсе. Так вот, в тексте Эмского указа при всём желании нельзя найти словосочетания «украинский язык». Там говорилось исключительно о малороссийском наречии.

Это, разумеется, может только усилить истерику в стиле: «Какой кошмар! Мало того что запрещают книгоиздание, так ещё и не признают язык! О ужас, эта „тюрьма народов“, политически угнетая украинцев, пыталась лишить целый народ идентичности и права на свой язык!»

Фокус, однако, в том, что на тот момент украинского народа действительно не существовало. Во всяком случае, такого народа, который мог бы проявить хоть какую-то политическую волю. Здесь уместно будет вспомнить казус Михаила Драгоманова. Выпускник Киевского университета, историк, философ, публицист и общественный деятель, он был уверен в том, что украинская нация уже вполне сформировалась и только гнёт империи мешает ей показать себя. Между прочим, Эмским указом он был лишён кафедры в Киевском университете и подлежал высылке «как неисправимый и положительно опасный агитатор».

Но незадолго до этого указа Большая История предоставила Драгоманову уникальный случай. В 1875 году в Боснии и Герцеговине вспыхнуло восстание против Османской империи. В апреле 1876 года полыхнуло ещё и в Болгарии. Становилось ясно, что грядёт мощный подъём всех славянских народов Балкан. Казалось, сбываются мечты панславистов: на помощь балканским братьям тут же ринулось огромное количество — около 8 тысяч — русских добровольцев.

Драгоманов, исповедуя идеи общеславянской федерации, в которой наряду с другими славянскими народами принял бы полноправное участие и украинский, решил создать отдельный отряд добровольцев, который бы сражался на Балканах под своим особым флагом, продемонстрировав таким образом политическую сознательность украинцев и их способность к самоорганизации. Словом, была сделана заявка на состоятельность отдельного украинского народа, который получал шанс показать себя в реальном, да ещё и таком благородном деле.

Однако результат оказался плачевным, если не сказать унизительным. На всей территории условной Украины добровольцев для помощи балканским братьям нашлось ровным счётом шесть. Один человек из Одессы и ещё пятеро из Киева. Всё. Впрочем, нет, не всё. Из этих шести трое были в розыске и искали благовидного предлога, чтобы улизнуть за границу. Итого — три украинских добровольца. На этом вопрос о существовании украинского народа как сформировавшейся нации можно было смело закрывать.

Но что же в таком случае отнимала «тюрьма народов» у жителей малороссийских губерний? Может быть, действительно пыталась отнять язык?

Здесь не нужно никаких фантазий. Достаточно просто прочесть отдельные пункты Эмского указа и посмотреть, как они исполнялись в реальности.

Пункт первый. «Не допускать ввоза в пределы империи, без особого на то разрешения Главного Управления по делам печати, каких бы то ни было книг, издаваемых за границей на малорусском наречии».

Вроде бы налицо ущемление и явная дискриминация. Однако точно такие же меры давным-давно были приняты и в отношении книг на русском языке. Так что никакой дискриминации нет, наоборот, признание «малорусского наречия» равным русскому языку.

Пункт второй. «Воспретить в империи печатание на том же наречии каких бы то ни было оригинальных произведений или переводов, за исключением исторических памятников, но с тем, чтобы и эти последние, если принадлежат к устной народной словесности (каковы песни, сказки, пословицы), издаваемы были без отступления от общерусской орфографии».

Извините, но никакой дискриминации нет и здесь. Цензурное ведомство тут же дало специальное объяснение: за образец орфографии надлежит принимать «Полное собрание сочинений на малороссийском наречии» Ивана Котляревского. Этот человек, к слову, спокойно присутствует на украинских почтовых марках и на юбилейных золотых и серебряных монетах Национального банка Украины.

Что касается запрета на «оригинальные произведения», то именно после Эмского указа начинается настоящий книгоиздательский бум. Печатают Тараса Шевченко, Лесю Украинку, Ивана Нечуй-Левицкого... Правда, по орфографии Котляревского. Но её конкурент, орфография Пантелеймона Кулиша, попавшая под реальный запрет, того вполне заслуживала. Во-первых, «кулишовку» понимала от силы пятая часть населения малороссийских губерний. Во-вторых, она была сыра, беспомощна и смешна, что видно по переводу Ветхого Завета. Фраза «Да уповает Израиль на Господа» в интерпретации Кулиша звучала как «Хай дуфае Сруль на Пана», что моментально сделало «кулишовку» мишенью острот.

Пункт седьмой. «Очистить библиотеки всех низших и средних училищ в малороссийских губерниях от книг и книжек, воспрещаемых вторым параграфом настоящего проекта».

Очень страшно. При желании можно нарисовать картину массового изъятия книг и даже их сожжения, что, безусловно, должно отсылать к кострам из книг, пылавшим в Третьем рейхе. Но не получается. Существует лишь два донесения из реальных училищ Киевского округа. В одном из них обнаружили две книги на украинском языке, в другом — целых пять. Зато есть запрос Киевского гражданского губернатора Павла Гессе. Он спрашивал генерал-губернатора Киева Александра Дондукова-Корсакова, что надлежит делать с украинскими книгами, изданными до Эмского указа, и надо ли их изымать из книжных лавок. Генерал-губернатор оставил на этом запросе резолюцию: «Не отвечать». То есть, по сути, саботировал императорский указ.

Словом, ничего особенного в Эмском указе не было и быть не могло. Однако впоследствии его назначили «главным дискриминационным актом против украинского народа». Вот что пишет об этом историк Николай Ульянов: «Надобно послушать рассказы старых украинцев, помнящих девяностые и девятисотые годы, чтобы понять всю жажду гонений, которую испытывало самостийничество того времени. Собравшись в праздник в городском саду либо на базарной площади, разряженные в национальные костюмы „суспильники“ с заговорщицким видом затягивали „Ой на горе та жнеци жнуть“; потом с деланым страхом оглядывались по сторонам в ожидании полиции. Полиция не являлась. Тогда чей-нибудь зоркий глаз различал вдали фигуру скучающего городового на посту — такого же хохла и, может быть, большого любителя народных песен. „Полиция! Полиция!“ Синие шаровары и пестрые плахты устремлялись в бегство „никем же гонимы“. Эта игра в преследования означала неудовлетворенную потребность в преследованиях...»

Константин Кудряшов