Грэм Филлипс: «После смерти Моторолы я получаю сообщения: „Ты — следующий“»

Британский корреспондент Грэм Филлипс, чрезвычайно популярный в России благодаря репортажам из Донбасса, первый раз в жизни побывал в Екатеринбурге. Несколько дней британец посвятил съемкам фильма о погибшей в Луганске девушке (в столице Урала живут ее родственники), съездил в тайгу, встретился со студентами-журналистами и взял интервью у мэра Екатеринбурга Евгения Ройзмана. Сам Грэм, давно зарекшись давать интервью, сделал для нас исключение. О том, как живется донбасскому репортеру, когда Донбасс не в повестке, и какие угрозы поступают ему после смерти Моторолы — в эксклюзивном интервью Грэма Филлипса для «URA.Ru».

— Грэм, основная цель твоего приезда на Урал — съемки фильма о погибшей журналистке из Луганска. Кто эта девушка и что связывает ее с Екатеринбургом?

— Ее звали Ирина Гуртяк. В 2014 году, когда в Донбассе была жесткая война, родственники Ирочки с семьей приехали сюда. Они здесь жили в большом хорошем доме, Ирина нашла здесь друзей, но ей не давала покоя мысль вернуться в Донбасс, в родной край. И она вернулась, хотя там все еще шла война. Стала работать журналистом и внесла там огромный вклад. Она трагически погибла в аварии в ЛНР в январе 2016-го (обстоятельства рокового ДТП до сих пор до конца не известны — прим. ред).

Ирина Гуртяк уехала из-под бомбежек, но вернулась в военный Луганск, чтобы стать журналисткой

ФОТО: соцсети

Мы с ней познакомились в декабре в Луганске, и она дала очень много смысла моей жизни. Настолько обидно то, что с ней произошло! Сейчас я занимаюсь фильмом про Ирочку, и этот проект занимает все мое время, внимание, любовь, сердце. Я хочу, чтобы он получился как шедевр, как памятник ей. Это получается настоящий документальный фильм в ее память.

— Почему приехал в Екатеринбург на машине, а не самолетом или поездом?

— Хотел посмотреть, какая страна Россия. Она красивая, огромная и интересная. Дружелюбная. Столько впечатлений! Плюс за рулем ты свободен, можешь добраться куда угодно.

— В каких городах России ты бывал раньше?

— Москва, Питер, Ростов и весь Крым. Я первый раз попал внутрь России.

— И как тебе Екатеринбург?

— Очень классный город, люди очень добрые. На улице почти каждый дал мне интервью. В Питере или в Москве не так, мне очень нравятся эти города, но Екатеринбург более дружелюбный.

— Почему ты проводил опрос горожан и спрашивал про Ельцина и Путина?

— Когда ты живешь здесь, ты более глубоко видишь темы, которые здесь есть. Но я приехал на несколько дней, и Ельцин Центр — это первое, что пришло мне в голову. Очень много людей на Западе знают, что здесь есть Ельцин Центр — это самая очевидная тема для европейцев. Путин — просто для сравнения. Если бы я жил здесь подольше, я бы нашел более глубокую тему.

— Ты ее нашел — тебе удалось взять интервью у мэра Екатеринбурга. Впечатления?

— Ройз [Ройзман] вообще интересный чувак. Было очень весело! Я снимал Ройзмана около получаса и задал ему все вопросы, которые хотел. Меня очень интересовал его ответ на вопрос: «Вы действительно думаете, что Россия виновата в крушении „Боинга“? Думаю, получилось интересно. В конце он сказал, что это была провокация.

— В Донбассе я много раз видел, как на улицах тебе не дают проходу: люди выстраиваются в очередь, чтобы сфотографироваться с тобой. А здесь тебя никто не узнает. Не обидно? (за несколько часов гуляний по Екатеринбургу Грэма узнали лишь два человека — бывший ополченец и охранник Ельцин Центра — прим. ред.).

— Мне говорили: „Россия тебя любит“, „Россия с тобой“.

Я понял, что Россия не со мной, она даже не знает, кто я такой. Я никто в России.

Но я, наоборот, отношусь к этому положительно: на самом деле у меня никогда не было желания быть звездой. Да, был период, когда было много внимания к моей личности, но так не должно быть. Когда тебя не знают, снимать легче. Когда тебя знают, хотят фото с тобой — ты уже не журналист, ты звезда.

Кому-то нравится быть звездой, но я обычный журналист, хочу снимать репортажи, фильмы, и для этого необязательно, чтобы люди знали, кто я такой. Только в этом случае я могу гарантировать, что получится настоящий репортаж, а не выражение чувств к моему персонажу. Из-за этого я даже отказался говорить с русскими СМИ.

— Ты и сам одно время работал на российские каналы — у тебя были контракты со „Звездой“ и Russia Today. С кем еще сотрудничал, почему перестал?

— „Звезда“ — нормальный канал, они меня не обижали, с „Россией“ иногда общаемся, с Life. RT — не очень хороший канал, они меня бросили. После второй депортации из Украины я оказался в Польше почти без ничего, перед этим я был в плену (понятно, что это не санаторий). Они знали, какое у меня положение, и сказали: „Мы будем тебя обеспечивать, ты будешь жить в Москве, все будет отлично“. Хотели, чтобы я появился в эфире и рассказал, как украинские военные отжали мою машину и как меня депортировали. После того, как я дал в эфире это интервью, они мне сказали: „Все, пока, до свиданья“.

Но на Западе я тоже не вижу хороших каналов. Российские каналы хотят слышать только свою версию, западные — тоже. В Донбассе я знаю, что версия русских каналов была справедливой, но по поводу Сирии я не знаю. Сам я там ни разу не был, поэтому не могу знать. От контрактов я отказался, потому что мне удобнее работать как независимому журналисту, хотя по-прежнему постоянно получаю предложения: недавно звонили с Life, на днях — с „России“.

— Когда конфликт на Юго-Востоке только разгорался, ты пытался быть объективным — снимал по обе стороны линии фронта. Но после депортаций и издевательств со стороны украинских военных твои симпатии явно склонились на сторону ополченцев…

— Я всегда старался быть объективным и не склонялся на одну сторону. Я не держу обиды на украинских военных: что произошло, то произошло. С ополченцами я, конечно, поддерживал отношения — помнишь, когда мы с тобой снимали на передовой в минус 25? [автор интервью был собкором URA.Ru» в Донбассе]. Как не подружиться, когда ты вместе с ними, когда ты их снимаешь, когда вы поддерживаете друг друга?

— Сейчас можешь допустить мысль, что ты мог бы снова приехать на Украину и общаться с украинскими солдатами?

— Очень хочется. В Крыму два месяца назад я сделал это, когда брал интервью у украинских солдат на границе, на блокпосту. После этого некоторые написали мне, что я это интервью «просрал» (точнее, Грэм употребил еще более грубое слово), потому что они получились как нормальные люди. Но если так оно и есть, если они адекватные? Некоторые думали, что я буду показывать, что они все негодяи, но это абсурд! Я хочу показывать все как оно есть.

— Когда были контракты с российскими каналами, понятно, на что ты существовал. А на что существует независимый журналист?

— Краундфандинг — компании по сбору средств на специальных сайтах, например, indiegogo. Я предлагаю проект (например, Грэм Филлипс в Латвии, брэкзит в Англии, поездка в Крым) и собираю на него финансы. Надо определить цифры, сколько нужно, чтобы снимать этот проект, сколько заплатить за монтаж. Но это всегда непросто. Я могу себя обеспечивать, но живу скромно.

— Откуда приходят деньги? Платят в основном российские зрители?

— Со всей России я получил лишь несколько тысяч рублей за год, может быть, тысячу долларов. В Крыму меня знают и поддерживают, везде в России я вижу доброту, меня приглашают как гостя. Это, конечно, приятно. Но 

в основном деньги дают люди с Запада. Больше всего — Франция. Люди на Западе хотят поддерживать альтернативные СМИ.

— А от просмотров на YouTube много денег получаешь?

— На YouTube, если у тебя тысяча просмотров с Запада, ты можешь заработать 5 долларов, если это просмотры из России — это 50 центов, а если с Украины — 20 центов. Это копейки. Когда я снимал репортаж в Дании, он собрал 60 тысяч просмотров, через это я заработал 150 долларов. Это гораздо больше, чем когда я снимаю сюжеты в России или в Донбассе, которые собирают несколько сот тысяч просмотров. То есть на YouTube ты сможешь заработать, только если Запад тебя посмотрит. А сейчас я вообще ничего не могу через это заработать, потому что YouTube заблокировал мне возможность монетизации.

— Донбасс не в повестке — твои репортажи оттуда не столь востребованы. Не чувствуешь себя ненужным?

— Я всегда внимательно смотрю статистику: сколько людей посмотрели, откуда они, и я вижу, что к Донбассу гораздо меньший интерес, чем был год или два года назад, когда в России

после Дебальцево люди останавливались на улице и кричали: «Победа!» Сейчас я думаю, что люди в России неоднозначно относятся к ассоциации с Донбассом, я чувствую это, замечаю.

Но чувствовать себя ненужным — никогда: я всегда могу менять место. В Донбассе в этом году я провел всего два месяца, больше всего я был в Англии, в Крыму, в Прибалтике, снимал в Европе.

Донбасс я никогда не брошу: он для меня родной. Всегда буду делать все, чтобы было еще больше просмотров про Донбасс.

Но есть много других интересных мест. Хочу снимать в Чечне, в Абхазии, Приднестровье, Каталонии, Испании. В следующем году будет фильм про крушение «Боинга». А после фильма об Ирочке моим следующим проектом будет фильм о том, как человек из Великобритании решил провести в Крыму отпуск (он позвал меня).

— За два года поменялось твое отношение к ополченцам и к украинским военным?

— Есть нормальные и на той стороне, но, к сожалению, есть и уроды — радикалы, добровольческие батальоны. Есть такие, для которых стрелять по мирным — это веселье. Война — это очень грязное дело. То, что среди ополченцев одни герои — тоже не факт. Я всегда хорошо относился к тем ополченцам, которые нормальные, адекватные, кто реально хотел защищать от несправедливости. Но, к сожалению, несколько уродов в ополчении были и есть. Как говорится в русской поговорке, в семье без урода не бывает. Я не буду это скрывать или прятать. Если я снимаю хорошего человека, это видно, если я снимаю нехорошего человека — это тоже понятно. Человек не может скрывать свои качества, недостатки — в прямом интервью понятно, кто ты такой.

Грэм Филлипс: опрос горожан на улицах Екатеринбурга о том, кто такие Ельцин и Путин

— До войны ты работал в Киеве, в журнале — писал гламурные статьи про автомобили, ночные клубы (а еще до этого жил своей обычной жизнью в Великобритании). Потом случились «Майдан», война и у тебя началась совершенно другая жизнь. Не жалеешь, что все так сложилось?

— Ни о чем не жалею в своей жизни. Я жив, здоров, у меня хорошие друзья. Конечно, хотелось бы, чтобы этой войны никогда не было, потому что она разрушила и исковеркала столько жизней. Лучше бы ее не было.

— Если бы ты не поехал на «Майдан» — что бы делал сейчас, где бы ты жил? Вернулся бы в Великобританию или остался бы на Украине?

— В Великобритании до переезда в Киев я работал на правительство — возглавлял проект по веб-сайтам для правительства. Но я хотел быть журналистом, очень ждал этой возможности и, когда она появилась в Киеве, на Украине, я поехал, работал в журнале, и меня это полностью устраивало. «Майдан» и война мне не были нужны — я бы лучше писал статьи и колонки в журнале. Но есть как есть. Даже не могу предположить, какая бы жизнь была сейчас у меня. В Одессе у меня очень хорошая квартира (украинские СМИ ее показывали), у меня есть еще имущество, я был бы более богат, чем сегодня, если бы сидел в Одессе и закрыл рот.

— Твоя жизнь — яркий пример того, как война меняет жизнь человека. Какая она — жизнь военкора?

— Непредсказуемая. Я два года с половиной года без дома, постоянная «движуха», живу в машине, переезжаю с одного места на другое. Жизнь абсолютно нестабильная, иногда — дикая. Но я живу такой жизнью и буду так жить до конца. Самое любимое для меня — это снимать репортажи, я получаю кайф от журналистики, это самые лучшие ощущения, когда снимаешь интересный репортаж: новое место, новые люди, новые вопросы.

— Когда ты закончишь с профессией журналиста?

— Только когда я умру. Когда это произойдет — завтра или 100 лет — неважно. После смерти Моторолы я получил уже несколько угроз: «Ты — следующий», «теперь очередь Грэма Филлипса». Я получил сотни комментариев по этому поводу. Для меня главное — сделать все, что я могу, пока живу. Я буду работать до последнего дыхания. Для меня журналистика — это не работа, это любовь, это смысл жизни.