Как я батрачил этим летом в Провансе

Корреспондент «СП», поработав на плантациях во Франции, делится впечатлениями о «европейской сказке»

Первый раз я приехал батрачить во французский Прованс в далеком 1999 году. Знание языка и здоровье, а также опыт нелегальной работы в Европе помогли тогда неплохо устроиться и заработать. Летом 2017-го я вновь решил поискать удачу в тех краях. А пока добирался до места, вспоминал о своих впечатлениях 18-летней давности.

«Биржа труда» на рынке Шаторенара

После месячных попыток найти работу в Ницце, где уже тогда свирепствовала, как и во всей Франции, жестокая безработица, я двинулся в Прованс — сельскохозяйственный регион на юге страны. Добрался до крупнейшего оптового сельскохозяйственного рынка в городке Шаторенар (Chateaurenard), это километров десять к югу от Авиньона, главного города Прованса.

Расцвет этого региона начался в середине XIX века с созданием во Франции железнодорожной сети, в результате чего местные крестьяне переключились с выращивания пшеницы на более прибыльное дело — снабжение севера страны ранними овощами и фруктами. В этом засушливом летом регионе были проведены масштабные работы по созданию оросительной системы. Прованс начал процветать, а крестьяне стали зажиточными.

Переночевал я по-спартански — на плоской вершине маленькой горы с полуразрушенным замком в сосновом лесопарке. В полпятого утра встал по будильнику, и в предрассветном полумраке прямо с рюкзаком пришёл на сельскохозяйственный «рынок национального значения» Шаторенара, существующего с 60-х годов XIX века.

Тогда он выглядел так. Огромная масса грузовиков и грузовичков поставщиков фруктов и овощей, большинство из которых специализировалось на выращивании чего-то одного, встречалась с лавиной машин перекупщиков, которые должны загрузиться широким ассортиментом, чтобы этим же утром развезти сельхозпродукцию по магазинам-клиентам. Отдельно стояли большегрузные рефрижераторы крупных экспедиторов, загружающиеся от многих поставщиков для отправки на Париж, Германию, или ещё куда. В утреннем полумраке крутились группки арабской молодёжи — подработать на погрузке и разгрузке. И начинался торг. Полным ходом работала весовая — договорившись продать оптом свой груз, поставщик взвешивал свой грузовик до и после поставки.

Молодая пара из Великобритании, тоже ночевавшая рядом со мной на вершине горы, как оказалось, приехала с той же целью, что и я. Они встали перед въездом на весовую с табличкой «Travail» (работа), минут через пятнадцать с ними уже говорили хозяева, и их увезли на работу.

Увидев всё это, я понял, что нашёл рай — работы для «сельскохозяйственных сезонников» тут было много, пусть и на ограниченные сбором урожая сроки.

18 лет спустя

И вот я снова в Провансе, в Шаторенаре. Увы, от былых воспоминаний вскоре не осталось и следа.

Особенно поразило, как захирел тот самый оптовый рынок: количество автомашин на нём уменьшилось в 5−10 раз, к тому же они стали меньшей грузоподъёмности.

Большая часть полей, садов и огородов Прованса сегодня заброшена, что хорошо заметно, когда проезжаешь на автобусе. За ещё существующими садами и огородами уход плохой — нет средств содержать их в порядке. Оросительные каналы, которые поддерживаются за счёт денег, собираемых в складчину с крестьян, обслуживаются тоже плохо — собирать деньги теперь не с кого, соответственно, и качество ремонта каналов плохое.

Мало кто в состоянии сегодня набирать сезонных рабочих, не на что. Мне повезло, и себе я работу, в конце концов, нашёл. Но катастрофу сельского хозяйства Франции почувствовал, как это говорится, на своей шкуре.

Чем объяснить этот крах?

Во-первых, конкуренция с другими странами ЕС, причём конкуренция криминальная. Если во Франции почти все сельскохозяйственные работники официально задекларированы и платят им по закону, или почти — то есть не менее 60 евро за семичасовый рабочий день, то в Испании уже нет никакого контроля. Там почти открыто набирают пересекающих Средиземное море мигрантов или румынских цыган, и платят им «по-чёрному» 30 евро — но за 12-часов работы в очень высоком темпе, и по страшной испанской жаре.

Аналогично и в Италии. Много дешёвого испанского или итальянского вина, прошедшего через руки посредников, привозят во Францию и разливают в бутылки под видом французского, и отправляют за границу, в том числе в Россию. Феномен не нов — ещё в 1999 году работник соседнего хозяйства в Божоле рассказывал мне, как они по ночам принимали нелегальные автоцистерны с итальянским вином и тайно разливали его под видом собственной продукции. Но тогда ещё не было такого размаха фальсификации, как сейчас.

Та же ситуация и со свежими фруктами и овощами.

Кстати, по закону во Франции опрыскивание полей и огородов должно проводиться в стиле «био», а в Испании нет — но испанская продукция свободно продаётся в стране.

Во-вторых, косвенная конкуренция. Все мы помним:

Ешь ананасы, рябчиков жуй,

день твой последний приходит, буржуй.

Этот строчки Маяковского (1917 г.) безнадёжно устарели: ананасы, поставляемые из тропических стран с малой стоимостью рабочей силы, сегодня во Франции охотно едят в силу их дешевизны не столько буржуи, сколько те, кому покупка местной черешни не по карману. Я и сам их покупал именно из-за этого.

В-третьих, конкуренция с тем, что можно назвать «пищевыми таблетками». Поставка традиционной еды — натурального молока, свежих овощей и фруктов невыгодна пищевым корпорациям. Куда проще продавать прекрасно хранящиеся «мюэзли», булочки, печенье, кексы, консервированные соки и кофе — именно так выглядит сегодня пресловутый «английский завтрак» в гостиницах и кафе. Свежие помидоры, персики или черешня в сезон там отсутствует напрочь.

Один крестьянин, производитель черешни, у которого я поработал в начале сезона, сказал: «Европа мертва. Выращивать черешню по таким ценам невозможно. В этом году я выхожу на пенсию, и всё останавливаю».

Его со старыми деревьями и плохим уходом за посадками, являлись подтверждением этих слов. Действительно, зачем вкладывать деньги в заведомо обречённое на гибель дело?

Меня особо поразил феномен массовой сдачей французскими крестьянами своих брошенных земель китайцам и, особенно, лаосцам. В Шаторенаре появилось множество азиатских лиц, хотя по 1999 году я не припомню ни одного.

Дело движется к финалу

Промышленности во Франции еле дышит. Сельское хозяйство при смерти. Гипертрофированная сфера обслуживания с ресторанами и кафе балансирует на грани рентабельности. Но банковская сфера и международные корпорации исправно платят Парижу налоги, пусть постепенно всё хуже и хуже, и деньги у государства ещё водятся. Поэтому поощряется праздность среди молодёжи, ей настойчиво внушают или учиться чему-то лет до тридцати, или путешествовать, или поработать бесплатно «волонтёрами». Государство даже готово всё это слегка финансировать. Эмигрантская молодёжь больше не крутится в утреннюю рань на рынке в Шаторенаре в поисках мелкой халтуры, которой больше нет, а наращивают стероидные мускулы на спортплощадке на вершине горы: а чем им ещё заниматься в этой стране?

Во Франции сгнило всё, пусть это и не замечают полностью оторванные от реальной жизни страны бродящие по Провансу российские туристы. Все французы понимают, что химера Общего рынка закончилась плохо.

Может ли Брюссель «прижать» Италию и Испанию, не допустив там рабского труда нелегалов из всё более и более далёких и экзотичных стран? И организовать контроль, что и откуда продают во Франции? Можно, и даже запросто. Но тогда конкурентоспособность сельхозпродукции Испании и Италии снизится, и эти страны с очень тяжёлым сегодня финансовым положением объявят себя банкротами. А у каждой из них огромный госдолг, и это только известная верхушка айсберга, никто не знает, сколько безнадёжных кредитов окажется у банков. Кто будет платить за них долги? Если тронуть хоть один элемент насквозь гнилой европейской системы — посыплется всё. Потому ничего и не трогают.

Франция, как и вся Европа, кончит очень плохо, и это здесь знают все. И ничего удивительного, что всякая крупная демонстрация в Париже заканчивается погромами и беспорядками.

Александр Сивов